Том 6

Конвейерная беллетристика, красивенькая пустота «массовых» романов, стереотипность детективов из «черной серии», порнопохождения в комиксах, утилитарный стандарт мысли и чувств затмили яркую индивидуальность в искусстве Запада — и так началось разложение великой культуры. Нет нужды успокаивать себя и думать, что в невинных вариантах и вариациях это не угрожает опасностью, что ветры пошлости обошли нас стороной и мы сохраняем стерильную чистоту. В сегодняшних взаимоотношениях обществ невозможно уберечься ни от планетарной эпидемии гриппа, ни от театральных мод, когда начинает уже казаться, что не в режиссере, а вообще во всяком человеке бушуют разрушительные инстинкты против естественности, ни от навязанных имен, этих искусно сконструированных знаменитостей, ни от безвкусицы, выдаваемой за творение гения. И все-таки спасение культуры — в личностях подлинных художников, создающих ее.

Мы порой утверждаем, что каждый из нас вписывает свою страницу своей темы в книгу о нашем времени, как бы расширяя, увеличивая ее объем. Но коллективно нельзя создать ни «Войну и мир», ни «Братьев Карамазовых», ни рассказа «Архиерей» Чехова, ни «Худой травы» Бунина.

В искусстве никогда не имели серьезного значения число писателей, и количество страниц, ими написанных, я многообразность тем, ими охваченных. Нет, суть в ином. Оглянитесь назад, в глубину прошлого или в золотой девятнадцатый век, — и после тщательного просева вы назовете не больше десяти — пятнадцати романов вселенского звучания. Посмотрите на литературу сегодняшнего дня — и вы насчитаете не больше десяти столпов (у нас и на Западе), которые с наибольшей силой выражают время и человека нашего столетия. Долговечность этих вещей прошлого и настоящего в том, что они создают силовое поле, и в том, что их литературные герои были, есть и будут современниками всего человечества.

На таких мастерах, как Леонов, держится и русская и европейская культура.

Это писатель острого ума, широчайшего диапазона и беспощадного, всевидящего глаза. Он сознает не только, что страсти влекут всякого, но и то, что главные неврозы двадцатого века — зависть, самолюбие, обида — порождают новых тихих чудовищ, подобных Грацианскому.

Утверждение в настоящей прозе напоминает философско-этические знаки вопросов, поэтому проза истинная пе монолог, а диалог и в конце концов вносит в мироустройство условия целесообразности и смысла. Она спорит с древней и постоянно обновляемой формулой печального разочарования, которая в сути людского существования видит путешествие в пустоте.

Никто не может упрекнуть или обвинить писателя в том, что он болен радостью жизни. Однако эта болезнь не отрицает так называемой меланхолии, депрессии, «состояния расстройства эмоционального мира», ибо он не имеет права лгать, и противоречивая реальность проходит через художника и его героев, раня, как, скажем, Федора Таланова или Вихрова.

Зло не существует отдельно, не существуют обособленно добро и красота. Не литература ли мышления должна учить думать над тем, что называется сложностью жизни?

Одномерность выражают таланты застенчивого свойства, что сразу же заметно в их однослойном стиле, где нет глубинных и встречных течений, холодных и теплых токов, алогичной логичности, грубости и нежности красок, переплетения, казалось бы, взаимоисключающих начал — света и тьмы.

Разъедающая ядовитость иронии разлита по страницам книг Леонова, достигшего в стилевой многослойности предельного мастерства, даже трагические сцены пропитаны ею, и это потрясает, как почасту и сатирическая интонация в насыщенно-психологических главах.

Познать тайны писательской профессии можно не методом самонаблюдения, а каторжной работой, близкой одержимости, на огромном строительстве города-романа, конструкции которого должны выдержать «не меньше двадцати пяти лет». Об этом сроке прочности не раз говорил безжалостно требовательный к себе Леонов и добавлял затем, что трагедия художника в несоответствии таланта тому, что он хочет сказать: талант обратно пропорционален его желанию.

И неповторимо самобытные художники имели своих учителей, но в общении с учителями они познавали самих себя. По-видимому, когда-то гений Достоевского (как и каким образом — объяснимо ли это?) приоткрыл нечто молодому Леонову над бездной и светом человеческой души — и благодаря этому позднее сформировался новый великий писатель своего времени.

От популярности до славы и всеобщего признания огромный путь, и этот путь прошел Леонов, высочайшего ранга мастер современной прозы.

1979

«Учиться любви к земле»

«Мельницы нет, а ветер все дует, и вода до сих пор плещется у плотины. Не помните, кто это сказал?»

«Не помню, но что мне хотите сказать вы?»

«А то, что нет старой деревни, и жаль, очень жаль».

«Право, в деревне хорошо только тем, кто живет в городе».

«Ах, нет, деревня — это основа всего. Вы же не будете есть гайки вместо хлеба».