Том 4. Повести и рассказы

И сердился и не мог спать, если чувствовал, что его обманывают и следят из сенец, не понадобится ли что.

А между тем становилось ему все хуже. Вязкая мокрота липла к горлу, и ее было очень трудно откашливать. Лицо Андрея Павловича стало одутловатым, на белках глаз появились кровоподтеки, как у детей при коклюше, и кашель был удушающий, бурными приступами, тоже как при коклюше. Приступ вызывал острейшие боли внутри головы: должно быть, лопались в мозгу склеротические мелкие сосудики, – так объяснил Лизе доктор Иван Петрович.

Однажды, под вечер, всходя на крылечко Андрея Павловича, Лиза услышала внутри избы этот мучительный кашель со свистящими вдохами, от которых, когда слышишь, и самому начинает не хватать воздуха. Вытаращив в испуге глаза, открыв беззубый рот, Андрей Павлович несколько раз протяжно вздохнул хрипящим, сдавленным вздохом, как будто его душили, и Лиза увидела: он стиснул руками голову и пошел, глядя перед собою затуманенными, невидящими глазами, и с жалобным стоном опустился на колени, и прижался растрепанною головою к сиденью старенького своего дивана, из которого глядела мочала.

Лизе остро вошло в душу выражение глаз Андрея Павловича. Она прислонилась спиною к мокрому от дождя столбу крылечка… Где она недавно видела совсем такие глаза? И вспомнила: месяца полтора назад, под Дрезденом. Шла она по белой, шоссированной дороге и в придорожных кустах боярышника увидела околевавшую собаку. Должно быть, ее переехал автомобиль; задними ногами она не могла двигать, из пасти текла струйка крови, но она уползла с дороги и пробралась умирать в кусты. Глаза у нее были невидящие, скорбно сосредоточенные в себе, и вся она ушла в одинокое свое страдание. Лиза нагнулась к собаке. Потревоженная в своем одиночестве, она без звука, не шевеля головою, отвратительно и страшно оскалила зубы. И почувствовалось, что душе ее ничем нельзя помочь, что не нужна ей ничья помощь, – только одно: «Оставьте меня в покое!»

Эту вот отъединенность страдания вдруг почуяла Лиза и в Андрее Павловиче, – что ему нужно быть в своем страдании одиноким и что он к нему никого постороннего не допустит.

Лиза зашумела, кашлянула и ступила на порог избы.

– Можно войти?

Андрей Павлович оглянулся и поспешно начал подниматься с колен. Лиза подбежала и стала помогать. Он бегал глазами, стараясь подыскать объяснение, почему он так странно стоял.

– А я, знаете…

Но голова, видимо, мутилась от боли, он ничего не придумал и сел на диван. Страдание было в глазах, и лицо было смиренно-покорное, какое часто бывает у старых мужиков перед смертью.

Лизе было жалко и досадно. Чтобы не прорваться жестким словом, она молча стала прибирать в комнате, хоть это и трудно было; на столе, на стульях и подоконниках– везде валялись книги, на пыльных бревенчатых стенах висели гербарии. Андрей Павлович сидел на мочальном своем диване, возле столика с пишущей машиной, и смотрел сквозь открытую дверь на дождливое небо, уже начавшее сумеречно темнеть.

Вдруг он сказал Лизе:

– Тише, не шумите! Подите-ка сюда! Глаза его по-детски оживились и заискрились.

– Посмотрите… Я часто думал: дождь на дворе, ветер, – как это птицы кругом не догадываются укрыться, хоть бы под крышею этого крылечка? А вон она, посмотрите, шельма, одна сидит быстрохвостая. Пеночка. Догадалась. Видите, ветка кленовая тянется от бокового столба, – вон там, под крышею, сбоку. Ни капли на нее не попадет. Какова молодчина! И спать тут, видно, собирается… Вон профиль ее меж листьев, вот встряхивается… Ах ты, боже мой! Улетела.

Он разочарованно покачал головою. Лиза враждебно поглядела на него и сказала:

– Вы меня в сторону все равно не отвлечете. Черствый вы эгоист, больше ничего!

Андрей Павлович растерянно и виновато поднял брови.

– А что такое?

– Вам плохо, я вижу. А вы скрываетесь, хотите от всех спрятаться, никому не позволяете хоть немножко вам помочь.

– Ах, вот что! – успокоенно протянул Андрей Павлович и ворчливо прибавил: – Из того, что человеку плохо, вовсе не следует, что он должен отравлять жизнь другим.

– Вот именно! А вы отравляете. Думаете, приятно подглядывать за вами в щелку и бояться войти? Приятно спать дома и знать, что вы тут совсем один в избушке вашей и никого кругом на полверсты? Можете кричать, вопить, – никто даже не услышит. А возмутительнее всего, что вы и кричать-то не станете! Так и помрете!

– Девочка моя! Не нужно так нервно. Я вовсе не один. Вы знаете, днем Мавра ко мне приходит из Выселков убрать, обед сготовить. Вечером вы приходите, Татьяна Алексеевна. Так довольно, что я уж и не знаю. Лиза, глотая слезы, злобно сказала:

– Вот погодите! Дайте мне заболеть. Запрячусь в дыру, как собака, которую переехал автомобиль, и стану умирать без ухода. А вы похаживайте себе кругом да поглядывайте! А я вас буду гнать прочь! Тогда узнаете. Эгоист, все только о себе!

Лицо Андрея Павловича опять стало виноватым.

– Должно быть, вы правы. Я понимаю, что вы должны испытывать. Только, – деточка! Не судите меня слишком строго и простите. Что же мне делать? Не могу иначе.