Том 4. Повести и рассказы

Ольга Федоровна с улыбкою взглянула на Лизу.

– Напутала плясунья наша… Я сказала: в табун его не пускайте, он подкован.

– Ах, вот что! Я так и велел.

– Ну, я знала. Ты обо всем подумаешь.

Ее как будто радовало, что Ваня еще может и должен серьезно думать обо всем том, что ей самой вдруг стало чуждым и умилительно-малым.

Ольга Федоровна замолчала. Она опустила руки на одеяло и, полусидя в подушках, оглядывала всех. Так глядят люди, отправляясь в далекий путь и стараясь запечатлеть в памяти милые лица.

Говорить ей было трудно, и она больше уже не говорила. Только сидела, – преображенная, светящаяся, – и удовлетворенно переводила глаза с одного лица на другое. И одышка была у нее, и – чуть пошевелится – остро кололо в бок, и вся она была разбита долгою болезнью. Но ярко и ясно горела душа, – высоко над животными страданиями. Все кругом начинали чувствовать себя другими и благоговейно молчали, изредка чуть-чуть слышно перешептываясь.

Она сказала:

– Ну, прощайте, милые мои. Устала.

Лизе, однако, показалось, – она отсылает их не потому, что устала, а что ей необходимо остаться наедине с тем большим и радостным, чего они не постигали.

Поочередно все простились. Вышли в зальце, где чуть коптила висячая лампа-«молния». Николай Сергеевич в недоумении развел руками и сказал:

– Сколько лет мы жили с мамой… Как же мы до сих пор не заметили, до чего она прекрасна?

Лиза возразила:

– Я другое почувствовала; до чего она могла быть прекрасной, какие в ней были скрыты возможности. И поразительно, поразительно: пришла смерть, – и вдруг возможности превратились в действительность. Я ничего не понимаю, – как это могло случиться?

Николая Сергеевича покоробило.

– При чем здесь смерть? По-моему, мама сейчас великолепно выглядела. У меня даже появилась надежда.

– Как? Ты не почувствовал, что это смерть?.. Да ведь она даже сама сказала: «Проститесь со мной, а то меня не будет».

– Что значит: «а то меня не будет»? Так никто не говорит. Она сказала: «Проститесь со мной, а то меня всё будят».

Лизу поразило, до чего этот умный человек ничего не в состоянии почуять душою. Ей не хотелось колыхать тех светлых полумыслей, полунастроений, которыми до краев полна была душа, и она коротко возразила:

– А кто ее когда будит? И мама сказала бы «будют», а не «будят».

И вышла на террасу.

Было тихо-тихо. Пахло дубом. На жутком пепельно-сером небе поднимался из-за аллеи тускло-оранжевый месяц. Лиза взволнованно смотрела в сухую темноту и думала:

«Так вот она, смерть!»

За садовой оградой, на дворе, зашуршали по пыли колеса тележки, зазвякали бубенчики. Из темноты сада взошел на террасу земский доктор Иван Петрович и внес с собою в прохладный аромат дуба запах степной пыли и полыни.

– Это кто здесь?! – рычащим и оторопелым голосом спросил он. – А-а, Лизавета Сергеевна! Здравствуйте! Что мамаша?

Он был худой, огромного роста, с белесою бородкою; разговаривая, близко придвигал лицо к лицу собеседника и таращил на него глаза сквозь очки.

Лиза строго и торжественно ответила:

– Мама умирает.

– Пустяки какие! Вздор! Мы еще подержимся! Сердце у нас для наших лет весьма еще сносное, а это главное.

Перегнувшись через перила, он отряхнул над кустами от пыли свою крылатку, положил ее на перила и, потирая руки, ушел в комнаты.

Лиза взволнованно расхаживала по скрипевшим половицам террасы и не хотела давать себе отчета в чувстве вражды, которое вдруг ее охватило по отношению к доктору. Сквозь открытые окна вскоре послышался его громкий голос:

– Вздохните поглубже! Та-ак!.. Откашляйтесь! Сильнее кашляните! Хо-орошо!..

Лиза вошла в спальню. Задыхающаяся Ольга Федоровна полусидела, обнаженная по пояс. Таня ее поддерживала, а доктор, наклонившись, выслушивал сзади спину; его белесые волосы космами лежали на подушке. Лицо у Ольги Федоровны было покорно страдающее, но все такое же просветленное, как раньше.

– Н-н-у-с… – Иван Петрович выпрямился. – Придется вам еще баночек поставить на бок.

Он вышел с Танею в залу. Усталая Ольга Федоровна полулежала в подушках и большими глазами смотрела на Лизу. Лиза к ней наклонилась.

– Мамочка, тебе нужно что-нибудь? Ольга Федоровна прошептала:

– Зачем они меня так мучают?

Лиза всхлипнула и прижалась щекой к беспомощно лежавшей на одеяле руке. Рука повернулась и ласково погладила ее пальцами по мокрой щеке. И мягкими, лазурными волнами нахлынули детские воспоминания, – не умом их Лиза вспомнила, а как-то телом, кожей, – от этого ласкового прикосновения руки к заплаканной щеке. И вдруг она почувствовала, как виновата перед матерью. Лиза плакала и целовала ее руку, а Ольга Федоровна молча смотрела нездешне-ласковыми глазами.

Доктор суетливо вошел с Танею в спальню. Впрыснул камфару, потом опять обнажил умирающую и начал ставить банки на тучный бок в толстых желтых складках.

Лиза, закусив зубами веточку жасмина, вышла в залу. На жестком диване сидел Николай и курил сигару. Иван в запыленных смазных сапогах расхаживал по комнате. Лиза в негодовании сказала полушепотом:

– Возмутительно! Как он смеет мешать ей умереть! Николай Сергеевич вытаращил глаза.