Том 4. Повести и рассказы

– Что вы, барин, какой муж?! Да нам и венчаться нельзя!

– Все равно. Не ваша вина. Все-таки он вам муж, а не кавалер. Так и запомните. Вы с ним не для баловства сошлись.

Она отвернулась потупленным лицом и нелепо засмеялась.

– Гы-гы! Как вы смешно разговариваете!

– Что смешного?

– «Муж»! Какой же муж, что вы? Даже все меня здесь закорили. Сестры знаться не хотят. Она, говорят, шлюха. А вы вон как!

– Вам вашей любви стыдиться нечего. В ней ничего нет поганого. Только сами не поганьте ее.

Андрей Павлович, не торопясь, стал говорить, – раздельно и властно. Женщина изумленно слушала, большие глаза лучились счастьем:. И вдруг Лизе стало видно, какая она измученная, затравленная, как устала ее душа от этой травли.

Женщина, всхлипывая, засмеялась и с мукою сказала:

– Я не про то уж, – где там! А за что они меня едят? За что сыну на меня наговаривают? Что я сама себя так перед людями принизила, за это я богу дам ответ. Может, я каждую ночь грех свой замаливаю.

– Ну, так вот. Кончим письмо. Или, лучше, – разорвите-ка, Лиза, начнем сначала. А то вначале как-то у вас там нехорошо.

Женщина застенчиво и виновато улыбнулась.

– Вам лучше знать.

Написали новое письмо. Женщина взяла его и медленно встала, – с большими, к чему-то внутри прислушивающимися глазами. И все время в счастливом недоумении коротко пожимала плечами.

– Ну… Спасибо вам!

Голос ее дрогнул. Она вдруг быстро наклонилась и стала целовать руку Андрея Павловича. Он зарычал и вырвал руку. Женщина блаженно зарыдала.

– Батюшка!.. Спасибо тебе за твой разговор!

– Ну, ладно! Хорошо! – резко оборвал Андрей Павлович.

Женщина низко-низко поклонилась и пошла к калитке, всхлипывая и что-то бормоча. Андрей Павлович, заложив руки за сгорбленную спину, выставив бороду, отошел к перилам и стал глядеть в сад. Потом начал сопеть и сморкаться. Увидел, что не скроешь, – сел к столу с покрасневшими, умиленными глазами и сказал с презрением:

– Слезы этой самой у меня под старость развелось!.. Каждый пустяк ударяет в слезу.

Лиза возвращалась домой в сумерках. Впрочем, неизвестно было, вправду ли это уже сумерки. Солнце еще на большой высоте стало карминово-красным и исчезло. Сухая, желтоватая муть затягивала небо; степь, словно в густом тумане, тонула в голубоватой мгле, и еле были видны синие силуэты верб над мельничной плотиной.

На скамеечке у ворот сидел брат Николай, с панамою на коленях, и вытирал платком потную, остриженную под машинку голову.

Лиза спросила умягченным>, виноватым голосом:

– Что мама?

– Священник был, причащалась. Сейчас спит. Она села рядом.

– А я сейчас была у Андрея Павловича. Какой милый дедушка! Раз я нечаянно прочла про одного подвижника, – не святой, а просто так, подвизался… Его звали Симеон-благоговейник. Всегда мне это слово вспоминается, когда я побуду с Андреем Павловичем. «Андрей-благоговейник»… Нравится он тебе?

– Ничего. Немножко слишком «принципиальный» человек. Смешно. А старик милый.

Лиза вспыхнула. Этою весною Андрей Павлович бросил переводить книгу, потому что в ней оказались антисемитские выходки, и отказался взять деньги за сделанную часть перевода. Это Николаю смешно. А то ему не смешно, что сам он пишет о самых всегда благородных вещах, а сотрудничает в газете, которую не уважает, – только потому, что там хорошо платят. Лиза готова была все это сказать, но сдержалась, – не хотелось темнить своего настроения.

Из степи подъехал на беговых дрожках брат Иван, хозяйствовавший на хуторе, – загорелый и бородатый, с детскими глазами. Он справился о матери. Лиза вспомнила и сказала:

– Мама просила тебя передать Пафнуту: раньше, чем пускать Гнедчика в стадо, пусть его подкуют.

Иван с веселою улыбкою внимательно взглянул на нее.

– Во-первых, Гнедчик подкован. А во-вторых, как же его, подкованного, пускать в табун? Он лягается.

Лиза сконфузилась.

– Может, я напутала… Она пошла домой.

С террасы услышала она звонок в спальне матери и вошла. Окна были плотно завешаны, в комнате стоял густой мрак. Ольга Федоровна спросила ясным странным голосом:

– Лизочка, это ты? Зажги свечу.

Лиза зажгла. Тем же необычным голосом, каким говорят, когда случилось что-нибудь важное и неожиданное, Ольга Федоровна сказала:

– Позови всех, кто хочет со мной проститься. Меня не будет.

Лиза стояла в неподвижном изумлении. Из мигавшего, красноватого полумрака на нее смотрело невиданно прекрасное лицо… Что такое, что такое вдруг случилось? Все лицо светилось от шедшего изнутри света, глаза были большие, прислушивающиеся; как будто вдруг что-то огромное и очень радостное встало перед душою, и в блаженном восторге душа внимала неожиданной вести.

Лиза подняла руку и, задыхаясь, сказала:

– Мама!

И замолчала.

Пришли все. Ольга Федоровна, глядя тем же необычным взглядом, повторила не совсем разборчиво:

– Проститесь со мною, а то меня не будет. Увидела Ивана; припоминая, пристально поглядела на него, как будто из большой дали; вспомнила и спросила:

– Распорядился насчет Гнедчика?

Иван смущенно улыбнулся загорелым лицом и развел руками.

– Мне Лиза передавала. Только что ж его подковывать? Он подкован.