Том 3. Странники. Рассказы. Очерки (1942-1944)

А немцев набегает все больше да больше: пожалуй, сотни с три, а нет и с полтысячи. «Ну, думаю, беда, сомнут они наш отряд». Только не тут-то было. Как начали да как начали наши пулеметчики строчить, немцы, быдто зайцы, стали по поляне прыгать да брык на землю, брык! А наши пулеметчики и спереди, и сзади, и с боков. Немцы и свои пулеметы выставили. Вижу — два пулемета немецких за огромными пнями притаились. Я что есть силы ору с сосны: «Эй, бойцы!.. Эвот они, эвот за корягами!» Эх, жаль, не захватил я, дурак, своего ружьишка. Ну, да и без меня… Бегут, бегут наши на приступ, а пулеметы строчку выгоняют, а немцы один по одному кувырк-кувырк-кувырк… От их тел снег уж стал сереть, много накрошили их, потому — засада.

А дедушка Матвей из глаз моих куда-то скрылся. Я ну карабкаться на самую вершину. И весь обомлел. «Братцы!.. Товарищ Горбунов!» — надрываюсь, кричу. Да, может, и не кричу, может, мне только так кажется, пожалуй, и голосишко-то мой пропал, в глазах темнеть стало, ой, упаду, ой, упаду я с дерева! И снова хочу крикнуть: «Товарищ Горбунов! Спаси дедушку! Убьют его». И ловлю глазом: бегут на помощь к деду наши храбрые бойцы, винтовки со штыками наперевес, бегут, «ура» кричат, и я само громко закричал «ура», да уж и не помню, то ли я сам с дерева свалился, то ли сила непонятная быдто ветром смахнула меня с вершины прямо на поляну.

И вот мчусь я по поляне прямо к деду и вижу: опоздал! Пузатый немецкий офицер пристрелил старика. Распластался мой бедный дедушка Матвей, только правой рукой шевелит, за белый снег в судороге хватается, кафтан возле сердца кровью набух. А около деда немецкий офицер с разбитым черепом лежит, наши бойцы таки пристукали бешеного пса. Три бойца с дедушки зипун срывают, бинты готовят, а старик и глаза стал закрывать, постанывает легонько, лицо белее снега. Я завопил тут: «Дедушка!.. Желанный дедушка!..» И пал пред ним на колени, в лоб его целую, в щеку, в бороду. А он еле шевелит губами, шепчет: «Петя, внук… Отходили мои ноженьки. Вот где довелось конец принять. Умираю… умираю, Петя. Вражеских злодеев погубил, сам погиб, а своих людей, слава богу, спас. Легко теперя мне… За родну… родну…ю землю умираю».

Тут дедушка захрипел, глаза закатились, вздохнул этак с надсадой да навеки умолк.

Вот каков был мой дедушка Матвей Кузьмин. Превечный покой его головушке!

И вот стали мы убитых немцев собирать, насчитали более двухсот пятидесяти человек. Остальные за ночь уж наверняка в непролазных трущобах поморозились, как тараканы. Потому — лютый мороз стоял.

Товарищ Горбунов велел переложить дедушку на грузовую машину, чтоб в нашу деревню везти. Кругом машины все бойцы выстроились, а Горбунов речь стал говорить. Что он говорил, я не слыхал: я о милом моем дедушке думал. Только и запомнил я последние слова начальника: «Вот, бойцы, берите пример с этого славного старика. Всю долгую жизнь трудился, людям хлеб из земли выращивал, народ кормил, а умер — дай бог всякому… Героем умер, сложил свою седую голову за честь, за славу родины. И всем нам спасение принес».

А дедушка лежит, как живой, слушает и ничего в ответ не может молвить.

Я увидел сквозь слезы, как лицо товарища Горбунова задрожало, как он губы закусил, взмотнул головой и через силу добавил: «Спи спокойно, старик. Вечная тебе слава!»

2. ТРЯСИНА

Тульская область. Белогородские леса. Большое село Лишняки. Иван Петрович Иванов, старый крестьянин с окладистой бородой, сидел в кругу своей семьи и пришедших навестить его ближайших соседей. На столе квас с кислинкой, вареная картошка, льняное свежее масло, пахучая коврига хлеба.

— Вот пришел в наши края немец, — горько улыбаясь, сказал дед Иван. — А пошто пришел? Разорить пришел нас… Ну, да ничего, дай срок, мы ему пятки-то к затылку подведем. Нам бы только раскачаться да злости поболе в сердце понабрать.

Было часа три, угасал декабрьский серенький денек. За окошками раздались лязгающие звуки. Вот они ближе, ближе, вот задрожала от сотрясения почвы крепкая изба Ивана Петровича. Все бросились к окошку.

— Что за притча за такая… Немцы!.. — изумленно вскричал хозяин. — Ой, ты! Что же делать-то нам, ребята?

И не кончилось еще замешательство, как в избу вошел хмурый и подтянутый немецкий офицер.

— Который Иванофф есть? — спросил он.

Иван Петрович молчал, и все молчали. Офицер более настойчиво повторил вопрос. Ивану Петровичу не хотелось вступать с ним в разговор, но он все же вынужден был ответить:

— Ну, я Иванов. Что надо?

— Нужно маленько провожать наша колонна через ваш большуща лес.

— Нет, я не пойду. Я стар, да и хвораю, в поясах свербит.

— Ого! — угрожающе сказал офицер, и глаза его стали злыми. — Что стар, это не есть отговорка. Я заставляю тебя! — Он крикнул из сеней троих солдат и приказал им: — Взять его!

— Стой! — густым басом гаркнул дед Иван. — Не насильничай, тварь… Ежели по-хорошему желаешь, так проси по-хорошему и… подь к черту…

— Теперь согласен, Иванофф? Мне ваш крестьянско начальство кафариль, ти самая очшень карашо знаешь окружающий место. Согласен? Много немецких деньги будешь получить.