Том 2

— Мало вас, таких. Да и вы с Ленькой чабанами не будете. Может, зоотехниками станете и овец разводить будете, а чтоб взялись за ярлыгу и всю жизнь проходили за отарой — не верю. Нынешняя молодежь рвется в город, в степи ей скучно. — Он усмехнулся, помолчал, точно что-то вспоминая. — Как-то пришли ко мне школьники — на экскурсию. Не сухобуйволинские, а из совхоза. Приехали на грузовике. У всех портфельчики, тетрадки, карандаши. Чуть что, записывают, как вот ты. Обо всем расспрашивали, интересовались. Ягнят ласкали. Обрадовался и я, думал, что вот и потянуло ребят к чабанскому ремеслу. Я им и говорю: «Ну, хлопчики, кто из вас самый смелый? Подходи ко мне, бери ярлыгу, да и в добрый час». Все смеются, зубы скалят. Вышел наперед такой белобрысенький парнишка, твоих годов, но уже с комсомольским отличием. И говорит: «Овцеводство, дедусь, — дело большой государственной важности…» Ишь, думаю, какие слова! А он продолжает: «…но чабанское занятие дюже тихое, безлюдное, а мы привыкли жить с людьми, чтобы и кино там и все другое. А в этой степи, говорит, умереть можно от скуки…» — «Положим, — отвечаю ему, — от этой болезни еще не умер ни один чабан. Но меня беспокоит другой вопрос: как же быть с овцой. Старые чабаны отойдут на покой, а нашим людям и в будущем потребуется красивая одежда. Ту одежду дают овцы, а ухаживать за ними некому… Вот какая загвоздка! Так что без чабанов и при коммунизме не обойтись. Вот какая это ценнейшая профессия…»

— А он что же? — поинтересовался Олег. — Молчит?

— Не-е, он не из молчаливых. «Надо, говорит, дедушка, чабанство механизировать».

— Да как же это сделать? — удивился Олег.

— Я тоже у него спросил об этом. А он отвечает: «Очень просто: приставить к отаре электрического чабана, вручить ему стальную ярлыгу, и пусть себе действует». Тут и я рассмеялся. И придумал же, стервец!

— Дядя Илья, а это все ж таки мысль интересная.

— И ты туда?

— Нет, я к тому говорю, что механизация…

— Чепуха! — перебил Илья Васильевич. — Пустая это фантазия. Ты, Олег, должон знать, что овца без человека пастись не может. Она голос твой понимает, ласку твою любит. Как же тут можно живого чабана заменить электричеством? Или возьми этого мериносового ягненка. Существо дюже нежное, хрупкое, истинно дите. Так за ним смотри и смотри. И пока ты его на ноги поставишь, горя наберешься немало. Окот у нас поздний, и хорошо, ежели весна теплая и без ветров. Старая овца в шубе все стерпит, а новорожденному в непогоду трудновато приходится. Без людского досмотра погибнет в два счета. Так и карауль его, так и приглядывай. Никакая техника за ним не усмотрит. Соленой травы поест, воды сдуру обопьется — желудком будет страдать так, что и не излечишь. На сырую землю ляжет — простудится, легочную болезнь подцепит. Вот и крутись чабан! В малом возрасте ягнята сильно обожают сон. Чуть что — ложатся и спят. Могут лечь в густой траве, матки уйдут, а чабан проглядит, не заметит — вот и есть волкам добыча. Почему мы разделяем отару на эти клочки? Из-за ягнят. Так их легче оберегать. Нынче в моей отаре много двойнят. С ними еще хлопотнее. Могут потеряться. Или так: один сосет мать, а другой никак не поспевает за своим братцем. Вот и надобно все это усмотреть. А ты тоже толкуешь мне про электрического чабана.

Олег клал в жар картошку и молчал.

— Побегаешь у меня в учениках — и сам поймешь, — продолжал Илья Васильевич. — Получить большой приплод — это еще не главное. Сохранить ягнят в целости, взрастить их, сделать из малыша настоящую овцу — это трудно. И я так сужу: ежели б те люди, кто носит костюмы и пальто, сшитые из мериносового волокна, знали в тонкостях, как та шерсть растет и сколько возле нее хлопот, частенько бы вспоминали чабанов добрым словом. Так-то, Олег… — Он приподнялся. — Ну, как картошка? Положил?

— Уже печется.

Овцы, чуя запах костра, подошли и паслись близко. Олег хорошо слышал сочное похрустывание травы, видел, как овечьи глаза, попадая на свет костра, поблескивали лиловыми жаркими огоньками. Собаки уселись вокруг огня и чего-то ждали. Олег разворошил золу, вынул картофелины — горячие, пожухлые, с обгорелой кожурой. Ели, макая в соль. Кожуру бросали собакам.