Том 11. Зга

И на следующий день торжество продолжалось. И опять я – невеста, я – все. Мне показывали всякие хозяйственные вещи – ловили мой взгляд. Я хорошо понимала, что все это для меня собрано и без меня ничего не было бы. Мне показывали комнаты, и в заключение повели в нашу будущую спальню. Я больше не могла, я попросилась домой.

С каким тяжелым чувством вырвалась я на свободу, какие темные думы задавили мои свободные мысли. Во всем я себя винила.

Сказать прямо, что не хочу и не пойду замуж, на это я не решалась. Я не хотела выходить замуж, вся душа моя была против, а что-то такое останавливало меня решить так бесповоротно. А жениха моего Виктора Михайловича я просто стала бояться: тот мой прежний страх перед дядей проснулся во мне, и было так, словно дядя мой – их дядя Виктор Михайлович, жених мой – поднялся из гроба.

И вот я вспомнила… Я написала две записки – два жеребья: «идти» и «не-идти». Заворачивая записки, говорила к образу Божьей Матери:

– Тебе поручаю судьбу мою, скажи! Что скажешь, то и исполню.

С вечера положила я записки за икону. А наутро, помолившись, вынула. И сказано было:

– Не ходи.

Так и вышло: «не идти».

Словно с сердца камень – стало мне ясно и было уверенно, не должна я идти. Только за одним стало: как отказаться? Тут осенило меня: отпрошусь на богомолье в пустынь! И сказала, что хочу поговеть.

Поверили. Ведь это так похоже: я готовилась к новой жизни – решала свою судьбу! И меня отпустили.

Всем домом провожали меня Щупаки, и он тут был, их дядя, Виктор Михайлович, жених мой. С горьким чувством я прощалась: никто из них ничего мне дурного не сделал, а я с ними так – не так сделала.

– Через неделю лошадей пришлите! – обернулась я в последний раз, а в сердце говорила: – прощайте, никогда не вернусь!

7

В Глинской пустыни я остановилась в гостинице.

Нашлись знакомые монахи, – я видала их у Щупаков, приезжали на праздник со святом, – они меня и устроили. Лошадей я отпустила, сказала, что приехала поговеть.

Много было приезжих, попадались и дальние: всех привлекала Глинская пустынь, хотелось повидать и получить совет от строителя пустыни о. Филарета, – о праведной жизни старца шла молва по всей России.

И на другой день я его увидела. Не думала, старец сам зашел ко мне. И я рассказала ему всю мою странную жизнь до последнего дня и о сватовстве моем, все без утайки.

– Я так уверена, – сказала я, – не угодно это Матери Божьей.

Старец ласково смотрел на меня.

– Я решила идти в монастырь.

И увидела, как переменился старец, и не могла понять, отчего такая скорбь на лице его. Уж подумала: «Не наговорила ли я чего лишнего, или я говорила не так?»

Вдруг старец поднялся.

– Путь твой благой, но прискорбен, – пусть Бог управляет тобой, положись на него!

И когда я осталась одна, в вечерних сумерках невечерний свет осенил меня. Хотелось плакать мне не от страха, не от горечи, не от обиды, как плакала я, а от какой-то горькой радости, переполнившей мне сердце.

В монастыре звонили ко всенощной.

И вот без стуку, или не слышала, вошли ко мне в мою комнату три сверстницы. Присели ко мне и знакомое что-то рассказывали о бессчастной судьбе своей.

– Мы решили идти в монастырь!

– Возьмите и меня с собой! – обрадовалась я.

– Пойдем, ты нам будешь сестра.

В монастыре звонили ко всенощной.

И после всенощной четверо нас неразлучно – мы перебрались в одну комнату, – всю ночь друг с другом, друг другу за ночь все поверили. И до зари загадывали, как будем странствовать вместе, в монастырь поступим, какой подвиг возьмем на себя.

Отстояли раннюю обедню, а после молебна – в путь.

8

«Путь твой благой, но прискорбен!»

Я это на всю жизнь запомнила до последних дней.

Невесело начался путь. С первого дня разболелась: ноги у меня отекли, – не могу идти. Чего только ни делали сестры, – ничего не помогает. И пришлось нам расстаться: они дальше пошли, а меня приняла попадья вдовая. Так и расстались.

С неделю пролежала я у попадьи и вылежалась, – дело пошло на поправку. Добрая женщина эта попадья не захотела с меня брать, и я решила еще остаться у нее, думаю, как-нибудь отблагодарю ее трудами. Я умела шить и дочерям ее сшила, кому что понадобилось. И все остались довольны.

И одна вышла я в путь.

«Путь твой благой, но прискорбен» – вспоминались слова старца.

Вышла я на большую дорогу, посматриваю: боялась, как бы назад не вернуться. Так и шла. И вижу, впереди странники – и все женщины. Обрадовалась я, догнала.

– Куда Бог ведет?

– В Киев, на богомолье.

– И мне туда!

Обрадовалась я и с ними пошла. «Вот, – думаю, – Бог-то послал!»

И сначала все ничего, потом замечаю: смотрят они на меня – нехорошо. Недоброе что-то. Попробовала отстать, да они-то уж не хотят оставить меня: присяду отдохнуть, остановятся, ждут – ни на шаг без меня. Вот переглянулись друг с другом и вперед меня пропустили. Нет, все неспроста.

На мое счастье, едут порожнем почтовые. Я к ямщику.

– Ради Бога, – кричу ямщику, – спаси меня, возьми с собой!

Остановился ямщик.

– Заплачу, – говорю ему, – подвези!

Ямщик меня взял, только куда же везти?

– Да вези, – говорю, – к священнику.

– К какому?

– Куда ближе, мне все равно.