Том 11. Зга

Критик Яр. Воинов в рецензии на сборник писал: «Слово Ремизова – огненное слово, боль живая. „Шумы города“ <…> – отражение Петрограда под большевиками. Одна-другая фигура советской повседневности: прохожий, трамвайная старушка, красноармеец, девчонка с улицы, слепой, старый китаец, обессилевшая в борьбе с жизнью мать, собака „продработника“ – фигуры, незначительные сами по себе, дают писателю повод нарисовать неприкрашенную картину действительности и рядом с нею вызвать к жизни незабываемые по силе душевного протеста, яркие, звездные слова-мысли. Мысли того, кто, согнувшись под тяжестью „мерзлой съедобной гнили“, остался человеком, чей „дух, если и бодр еще чем-нибудь, то скорбью, связывающей его с миром“». Рассматривая разделы сборника «Семидневец» и «Сказки», критик отметил «яркую фабулу», «мягкий, как ласка ребенка, и острый, как бич, колоколом звонкий язык». В заключение он подчеркнул: «в любом ремизовском образе, даже таком, который внешне как будто и чужд России, Она, Россия, – на первом месте. Читая „Шумы города“, словно приоткрываешь дверь к родному, неизменно близкому, улыбаешься русской улыбкой и слезу смахнешь тоже русскую» (Последние известия (Ревель). 1921. № 268. 5 нояб. С. 3). С. Сумский противопоставил «Шумы города» произведениям о революционной России «лубочно упрощенным», являющимися «политическим, а не художественно-синтетическим отражением действительности». «Большая внутренняя правда, художественное описание не революции вообще, а собственного и народного опыта в революции – составляет самое ценное в новых произведениях А. М. Ремизова» (Новая русская книга (Берлин). 1922. № 1. С. 18–19). Критик под псевдонимом П. Ш., называя Ремизова «крупным представителем современной русской литературы», утверждал, что искать в сборнике «какой-то политики было бы напрасным трудом: в этой книге Ремизов художник слова и только художник». «Произведения, вошедшие в сборник „Шумы города“, очень разнообразны по своему характеру. <…> Но среди этого кажущегося хаоса отчетливо выделяется редкостная художественная индивидуальность автора. О чем бы он ни рассказывал, всюду чувствуется его стиль, его подход к сюжету. <…> Ремизов не руководит своим художественным талантом, а отдается на волю его. Он идет туда, куда влекут его представшие перед ним образы. И вместе с образами им владеет слово. В современной русской литературе нет ни одного писателя-художника, который так любил бы слово и так отдавался очарованию слова, как Ремизов. <…> Да, рассказы Ремизова „разноладны“. Многое в них условно, многое возможно именно только в его рассказах. Но Ремизов этим нисколько не смущается. В его творчестве царят не законы неумолимой действительности, не обыденность вседневной суеты, а свои, совершенно особые, только одному ему свойственные, то властные, то чуть слышные мотивы. Действительное незаметно переходит в чудесное и чудесное вдруг облекается в плоть и кровь»; «…всюду, где его перо касается советской действительности, слышатся те же тона: боль и скорбь» (Руль (Берлин). 1922. № 396. 5 марта. С. 6). В газете «Новое время» (Белград) критик, скрывшийся под литерой «С.», назвал Ремизова «слишком плодовитым, а потому и небрежным писателем», «манерным в смысле и содержания и стиля, в своих словечках идущим дальше Лескова и Максимова». Причину успеха произведений писателя в эмигрантской среде он увидел в «тоске по утраченной родине, которую Ремизов так любит, так ценит и так понимает не только в ее настоящем, но и в далеком прошлом. <…> Ремизов влюблен в русский язык и крепко верит в мощь своей родины». «„Шумы города“ – рассказы о большевичьем Петрограде <…>. Но и тут Ремизов постоянно возвращается к милой старине, например, в рассказах, собранных им у ворот „Семеновского скита“ на Васильевском острове, на ночных дежурствах в тревожные для Петербурга весну и осень 1919 г.» (Новое время (Белград). 1922. № 454. 29 окт. С. 5). И. Василевский (He-буква) в своей статье «Хихиканье в уголке» назвал «Шумы города» одной «из наиболее человеческих книг» Ремизова и предложил «всмотреться в психику автора, его манеры и приемы». Разбирая рассказы из «Семидневца», критик увидел признаки «странного желания автора поиздеваться над читателем». «Иона Благолепов над нами не издевается. У него, Ионы, и правда, других слов, кроме „тура честнейшей матери“, не было. У Ал. Ремизова они есть. Но пользоваться ими он не хочет!» «Всеми силами, всеми мерами старается он выразить свое презрение к нам, поиздеваться над нами. <…> Рассказ за рассказом, тема за темой – одного тембра, одного калибра. Как будто нарочно, сознательно и обдуманно издевается автор над читателем, выбирая свои темы и образы». Далее критик утверждал: «…тот изумительный подбор тем и образов, какой раскрывается» в книге «Шумы города» «ярко свидетельствует о какой-то болезни. <…> „Страшной болезнью, болезнью Иронии поражено наше поколение“, – говорил и писал перед войной Александр Блок. Болезнь иронии воистину страшная болезнь <…> ирония отрицает самую жизнь, ее гармонию и торжественность, ее лад и высокую настроенность. <…> Когда я читаю рассказы Ал. Ремизова о старцах, которые так и не сумели отличить отрока от отроковицы, „о куриной архиерейской части“ вместо носа, о Ионе, который так эффектно обложил матом достопочтенных членов съезда, о „жидкости из уборной“, по которой сразу „не отличить жильца“, или о магической собаке, которая из десяти фунтов без всяких приспособлений приготовляет двадцать фунтов, – я так и вижу перед собой двойник Робкого Человека (странная эта робость), который весело потирает руки и беззвучно хихикает, и издевается надо мной, читателем». «Какой жуткий способ „делиться ласковым словом“ избрал для себя Ал. Ремизов, какой безнадежный путь определяет он трогательными словами „Сердце к сердцу и уста к устам“», – заключил критик (Накануне. Лит. прил. (Берлин). 1922. № 33.31 дек. С. 13–15).