Том 11. Зга

К ночи собрал ветер всю свою силу – к ночи завихорил ветер в гульбе –

Или это ангел, водящий облаки, дух-ветер пустил с небесных улиц всю ветрову силу?

ветер! ветрило –

Ветер несметный, мало ему улиц, – дай, дай простору!

И рвет железо с крыш и труб, рвет швырком.

Ветер грозил, свистел.

Свист его – свист змеи, в сердце огонь, – клятвами не заклясть, искупа не дать, – и нет поруки.

Ему мало, ему тесно – дай, дай простору!

Не чужой, знает, при Петре, ой, как гулял – было в Санктпитирбурхе посвободней, а теперь в Петербурге ему тесно…

ветер! ветрило –

Ветер врывался в дома, свистел в окнах, свистом наполнял весь дом.

Или высвистывал, выманивал на волю погулять с ним по воле?

Ничего не страшно, и, сколько хочешь, пали из пушек, не угоняться!

Ему не страшно!

Ветер свистел, выговаривал, – речи его странны, нам незнаемы, – выговаривал, стучал железом, звонил в колокола.

Собирал ли колокольным звоном свою силу в свальный бой, или нас погулять выкликал в ночи на воле? Звонил в колокола, тушил фонари, дергал за телеграфный столб.

В его сердце горел огонь – о! гонь ——

ветер! ветрило –

Ветер, встав головой до звезд, зазвездный, ветер пустился от Знаменья через Аничков мост –

А кони его, – голуби, а в гривах перегудают звонцы, и белым огнем по пути жигал – и! – и – и!

ветер! ветрило, – поми! – и – луй!

На Неве вода подымалась.

Есть, по Корявке, три естества у воды: первое – мы по ней плаваем, второе – мы ею моемся, третье – мы ее пьем; а есть и четвертое – нас она топит.

На Неве вода подымалась.

И до каких краев дойдет, никто не знал, да и сама Нева не знала.

Уж ограда чернела близко.

К ограде вода подымалась –

* * *

На Французской набережной из окон от Ерыгиных все было видно.

Не тревога, вольница стояла в доме.

Миропия Алексеевна накануне уехала в Москву, оставалась одна молодежь. Были гости.

И ветер, как свой, выкликал из залы. Или это, вольный, в залу пустить просился…

Петр Иванович, решившийся в последний раз все высказать Павочке и клятву положивший на свою душу до смерти не видеться, не мог найти и минуты побыть с нею наедине.

И была по-прежнему боль от ее слов, от ее смеха, от ее взгляда, от ее движений.

И боль подымалась в его сердце, как вода на Неве.

И вот дошла, должно быть, до той самой гранитной ограды – и секнуло сердце.

Петр Иванович вдруг переменился и, тихий, пошел ходить по залу странно, словно танцуя.

Было весело и шумно.

До Петра Ивановича никому не было дела. Но Павочка его заметила –

Как странно, словно танцуя, ходил он по залу!

– Петр Иванович – лунатик, – сказала Павочка, – Петр Иванович что угодно может сделать. Петр Иванович, – позвала она, – подойдите, я вам что скажу!

Петр Иванович покорно подошел. Петр Иванович – лунатик, Павочка – луна!

– Петр Иванович сейчас такое сделает, этого никто не может!

Павочка кричала и прыгала от удовольствия.

– А что такое, что он сделает?

– А вот увидим.

Павочка тянула его к балкону. Надо растворить балкон и посмотреть, что там делается.

У! Как засвистит ветер –

ветер! ветрило –

Кто-то погасил электричество.

И на минуту в зале пробежал холодок.

И на минуту подумалось:

«может, ничего и не надо затевать, вернется Миропия Алексеевна, узнает, рассердится, или Веточка простудится!»

В темноте не растворялись двери: двери были замазаны крепко.

Зажгли электричество. И двери наконец поддались.

И с треском распахнулась дверь.

Ветер из всей своей силы дохнул в залу –

ветер! ветрило –

Не было сил устоять на воле.

Ветер гнал в комнаты.

И одной минуты нельзя было пробыть на балконе.

– Петр Иванович! – кричала Павочка и указывала ему на балкон.

И ее голос казался Ивану Александровичу сильнее и крепче самого ветра.

ветер! ветрило –

Петр Иванович покорно шел к балкону –

Петр Иванович лунатик, Павочка – луна!

Неопасливо шел, так и всюду пойдет, куда ему скажут, – куда ему она скажет.

Если бы только знал Корявка: Корявка превратился бы в Сенеку и остерег, отговорил бы своего друга, но Корявка, пригревшись под своей лысой еноткой, под свист ветра похрапывал мирно.

Петр Иванович – лунатик, Павочка – луна!

Петр Иванович все может, вот он может пройти по карнизу, и под любым ветром пройти по карнизу ему ничего не станет.

И двери за ним затворились.

На балконе в ветре он остался один.

ветер! ветрило –

* * *

Павочка бросилась к окну.

И через минуту ей в окне показалось лицо:

Петр Иванович шел по карнизу и вот дошел до окна и стал – Из черной ветренной ночи глядело лицо.

В зале примолкло –

Лишь ветер струйкой бежал через балконную щель и свистел.

А в окне все стояло лицо.

И, как углем, обведены были ночью глаза.

«Он один – он это знает! – он один, который ее так любит, как никто не будет так любить, любит без всякой надежды, любит всем существом, и готов для нее ее не видеть, не встречаться, он только ждать будет, чтобы увидеть… и будет самый тихий, тише воды, и самый смирный, ниже травы, вечно покорный ее раб!»

Павочка закрылась рукой.

И в окне –

ветер! ветрило –

Там, за рамой, больше нет никого, а глядит одна вьюжная ночь.

* * *

Бедный Петр Иванович, конечно, где тут удержаться под таким ветром на таком узеньком карнизе!