Том 1. Рассказы. Книга 1

Но Васе, видимо, нравится быть грубым. Он долго рассуждает о том, что любовь и влюбленность вздор, что наука все давно уже разъяснила, и что моя сантиментальность его раздражает.

Я терпеливо его слушаю. Но когда он говорит, что Борис – бездарный декадент, я волнуюсь и громко говорю, так что господин за соседним столиком оглядывается с удивлением и смотрит на меня.

Борис – великий художник. А вы – глупый мальчик и больше ничего. Что вы знаете? Что вы видели?

Но Вася уже смеется: ему приятно, что он меня раздразнил. В сущности, ему все равно, декадентство или еще что.

II.

Сегодня случайно, проходя по Пречистенке, я обратила внимание на дом Туберозова: его заново покрасили.

И неожиданно припомнилось все: и то, как я жила в этом доме с мужем; и то как я покинула этот дом.

С тех пор прошло лишь два года, но мне кажется, что это было давно-давно, и даже с трудом верится, что все это действительно было.

– Неужели в самом деле я жила с Александром Степановичем? Неужели я раздевалась и ложилась с ним в постель? Мне кажется все это неправдоподобным, и я не могу вспомнить, что я испытывала тогда, когда он целовал меня.

Но некоторые случаи я помню хорошо. Так, однажды на, масленице поехала я к тетке мужа, Варваре Ивановне. У нее на Знаменке был огромный дом в декадентском стиле. Еще в передней, заслышав говор гостей и вспомнив, что я молода, красива и на мне мое любимое платье, я улыбнулась и увидела в зеркале свои заблестевшие вечерним блеском глаза.

И там, в гостинной, я была в ударе и болтала и смеялась, и тетка с недоумением смотрела на меня, пока ко мне не подошел известный миллионер Литвинов. Мне показалось, что тетка довольна моим кавалером, и я – на свободе – стала кокетничать с ним, смеяться и говорить вздор.

Литвинов был человек небольшого роста, лысый несмотря на свои двадцать семь лет, – с маленькими глазами и большим моноклем. Он мне говорил какие-то циничные глупости, и я цинично улыбалась ему в лицо, и мне казалось, что я «скупой рыцарь» и в руках у меня тяжелые, тяжелые литвиновские мешки с золотом. Вот я перебираю эти мешки, пересыпаю из руки в руку золотые монеты.

– Итак, вы мне предлагаете сорок тысяч за то, чтобы я поехала с вами вдвоем на дерби. Но, послушайте, Литвинов, что это за торгашеокая черта предлагать не сто, не пятьдесят, а какую-то глупую цифру – сорок. Должно быть, эта цифра мозолила вам глаза в каком нибудь балансе, и вот теперь, чтобы закруглить итог, вы, предлагаете ее мне. И вообще вы, Литвинов, ужасно не породистый человек. Несмотря на ваши миллионы и наглый тон, в глазах у вас робость, и, кажется, стоит кому-нибудь крикнуть на вас, вы заплачете и будете просить прощенья. И зачем вы скрываете то, что вы еврей. Ведь это нехорошо, Литвинов: стыдиться своего народа.

Кто-то рассказал мужу, что Литвинов за мной ухаживает. Я сказала ему:

– Александр Степаныч, я не люблю Литвинова, но тебя я тоже не люблю. Отпусти меня. Дай паспорт.

Он стоял в старом потертом вицмундире около стола, и я видела, как дрожала в его руках толстая синяя тетрадь с надписью «Дело».

– Итак, ты не любишь меня?

– Да, Александр Степанович, не люблю.

– Пусть так. Но я тебе не дам паспорта, а если ты изменишь мне, я убью тебя. Слышишь?

– Слышу, Александр Степанович.

Первого мая заехала за мной в ландо Варвара Ивановна, и мы отправились в Петровский парк. Там мы встретили Литвинова. Он ехал верхом на рыжей английской кобыле, рядом с коляской с моей стороны, и шептал мне на ухо пошлости и опять предлагал сорок тысяч.

– Я знаю, что ваш муж служит в суде. Вы нуждаетесь. Сорок тысяч все таки деньги.

Мне вдруг стало весело, и монокль Литвинова показался забавным.

– Я подумаю, – сказала я неожиданно для себя.

В это время кто-то взял меня крепко за руку около локтя.

Это был муж. Он приехал на гулянье на большой лошади.

Его тяжелая фигура и некрасивая лошадь были неприятны и смешны, но когда я взглянула ему в глаза, сердце у меня упало.

– Ты поедешь сейчас домой, – сказал он довольно громко и поднял хлыст.

Я была уверена, что он при всех ударит меня, если я не послушаюсь, и я покорно вышла из коляски.

Муж передал кому-то лошадь, и мы поехали домой на извозчике.

День был чудесный, и хотелось не думать о муже, нужде и надвигающихся тридцати годах. Хотелось свободы и любви.

Ночью мы спали вместе. От его прикосновений я вся сжималась и закрывала глаза в отчаянии и страхе.

А через две недели выяснилось, что я забеременела.

На пятом месяце у меня с мужем опять начались ссоры.

Особенно помню один день. Это было в сентябре; и воздух, и солнце, и земля – все было, как теперь.

Почему-то в сентябре со мной всегда случается что-нибудь трудное и страшное, но все таки я люблю этот месяц. И сама я – осенняя, сентябрьская.

Я люблю осеннее увяданье и вижу в нем что-то милое, предсмертное.