Том 1. Рассказы. Книга 1

И наш архивариус, господин Шмидт, был похож на пергамент. Его желтое лицо было печально. Бледносерые глаза смотрели тускло. Русые вьющиеся волосы были редки; намечалась лысина.

Тридцатилетний холостяк он выглядел, однако, стариком, и я не мог понять, на что он растратил своя молодость, свои силы.

– Чем он живет? – думал я: – И неужели архив задушил в нем все человеческое? Неужели он не влюбляется, не безумствует?

И вот случайно мне удалось узнать тайну нашего архивариуса, его страсть, его любовь.

Это было в мае. Я шел воскресным утром по Тучкову мосту, любуясь нашей великолепной Невой и жадно вдыхая соленый воздух, смешанный с этим особенным корабельным запахом – запахом влажного дерева, пеньки и дегтя.

Вдруг я услышал знакомый голос. Это Шмидт догнал меня на извозчике.

– Поедемте со мной, – говорил он дружески, пожимая мне руку: – поедемте. Этой весной я в первый раз еду к ней. Я хочу, чтобы и вы увидели ее. Она понравится вам.

Волнение Шмидта и его неожиданная любезность меня заинтересовали.

Я не понял, куда он зовет меня, но, не раздумывая долго, сел к нему в пролетку, и мы поехали на Острова.

Скромность почему-то мешала мне спросить, кто это «она», которая, – по словам Шмидта – должна мне понравиться.

– В кого влюблен этот пергаментный человек? И что за любовница у архивариуса! – думал я, внутренно улыбаясь.

Мы приехали на пристань. Я был поражен: «она» оказалась небольшой яхтой, стройной и красивой, трепетно ожидающей своего господина и любовника.

С явным волнением Шмидт стал снаряжать свою яхту, распутывать снасти, раскладывать по местам все необходимое – якорь, компас, круги, багры, весла… Наконец, он церемонно пригласил меня сесть, и яхта, тихо вздрагивая, отошла от пристани.

Шмидт поднял грот-парус, потом – кливер; яхта кокетливо накренилась на бок и помчалась, дробя и пеня воду.

– Яхту мою зовут Лаурой, – сказал Шмидт, пристально всматриваясь в вехи, обозначающие фарватер: – Видите, как мы быстро идем?

– Она любит ветер, – прибавил он с видимой гордостью.

Я не узнавал моего Шмидта. На бледном лице его выступил румянец; в серых глазах неожиданно вспыхнули странные искры; губы сложились в радостную и уверенную улыбку, – и фуражка с якорем на околыше придавала ему мужественный вид.

Передо мною уже не было архивариуса: это был любовник, который всегда отважен, как солдат на посту, если верить мудрому Овидию.

Ветер веял в лицо нам, и Шмидт ловко управлял яхтой, меняя галсы, и почти не терял хода на лавировке.

– Вон там берут два рифа, – сказал Шмидт, указывая на яхту, которую мы обогнали.

Какие-то темные люди перестали возиться у парусов и смотрели на нас.

И казалось, что наша Лаура понимает, что ею любуются. Белокрылая, она весело мчалась в море, не боясь неизвестного.

Я помогал Шмидту. Он правил рулем, а я – по его команде – переставлял кливер.

Повидимому, Шмидт уже ревновал меня к своей Лауре.

– Тише, тише, – говорил он с тревогой, когда ему казалось, что я недостаточно нежно обращаюсь с парусом.

– Так вот секрет моего архивариуса, – думал я не без лукавства: – вот почему зимой так печален этот: человек; вот почему он воскресает весной, когда наступает час свидания с прекрасной Лаурой.

– Ваша яхта похожа на женщину, – сказал я.

Но Шмидт поспешил возразить:

– О нет, нет! Она – лучше. Женщина изменяет. Женщина всегда предательница. Лаура верна мне. И если мы погибнем, погибнем вместе и в жестокую бурю. А вы знаете, что значит умереть в бурю вместе с ней?

И это говорил мне Шмидт, тот самый Шмидт, который всегда казался мне таким сухим, пергаментным, пыльным! Должно быть, в каждом человеке живет где-то в глубине сердца любовь, безумие и страсть, но мы, слепые и равнодушные, проходим мимо, не замечая. О, если бы раскрылись все сердца; если бы можно было увидеть в один миг всю нежность, все таинственные мечтания наши, какой бы это был всемирный праздник!

Не смейтесь, трезвые люди, над любовью архивариуса к его яхте – и не все-ли равно, что у нее нет живого сердца, у этой морской Лауры? И что общего между Лаурой, Беатриче и теми живыми «настоящими» дамами, с которыми странно сочетались мечтания поэтов? И не лучше-ли яхта, чем эти «живые» дамы?

Признаюсь, и я в те часы влюбился в яхту. Сердце во мне пело, вторя плеску волн и шелесту крыльев нашей милой Лауры.

А море дышало по весеннему, шуршало своими златоструйными одеждами.

Город дымился далеко позади нас; мы вышли на влажный простор и вольные птицы приветствовали нашу морскую свадьбу.

Казалось, что где-то далеко в море ожидает нас остров и там встретят нас колокольным звоном.

И уже чудились в воздухе то нежно-стеклянные, то иброазовые густые звоны; они неслись на нас от горизонта по гребням волн. Или это солнце и любовь пели в нас самих?

Я посмотрел на Шмидта. Он стоял, как настоящий кормчий, в гордой позе. Его влюбленные глаза смотрели вдаль. Мужественная улыбка освещала его лицо.

В это время мимо нас мчалась моторная лодка. Услышав громкий скрежет этой водяной машины, Шмидт нахмурил брови.