Только ты и я

Выражение его глаз изменилось. В них по-прежнему горит лихорадочный огонь, но теперь это не презрение и страх, а самая настоящая ненависть. Изысканная интеллигентность слезла с профессора Хардинга как фальшивая позолота, осталась только грубая плоть со всеми свойственными плоти инстинктами и желаниями.

– Я никогда тебе этого не прощу.

– То, что тебе пришлось попи́сать в бутылочку, должно волновать тебя в последнюю очередь. Сейчас у тебя есть проблемы посерьезнее.

– Ты спятила. У тебя бред. Сколько раз я должен тебе повторять?.. Я никого не растлевал и не насиловал. Ни одна из них ни разу не сказала мне нет. Они шли на это добровольно, они…

Я слушаю его маленькую речь, потом сажусь, скрестив ноги, прямо на пол. Такого раскидистого, такого махрового эго я еще никогда не видела. Его самомнение буквально подавляет. Стивен воздвиг себе гигантский монумент, который полностью заслонил ему перспективу. Каждое слово, каждый взгляд он воспринимает как похвалу своим уникальным человеческим качествам. И чтобы показать Стивена таким, каков он есть на самом деле, – показать обманщиком и эгоистом, этот памятник нужно разрушить, стереть в порошок, чтобы он больше не мог за ним укрываться.

Привязав его к креслу, я отобрала у него не только свободу. Я лишила его значительной части его самоуверенности. Однажды я читала в «Вашингтон-сквер ньюс» статью о докторе Альберте Мейерабиане [26] и его «теории тихих сообщений». Согласно этой теории только семь процентов информации передается от человека к человеку в виде слов. Тридцать восемь процентов приходится на интонацию и другие вокальные элементы, и целых пятьдесят пять процентов передается невербальным путем, то есть через жесты, позы, выражение лица и прочее… И сейчас, глядя на скорчившегося в кресле Стивена, я гадаю, какая часть из его пятидесяти пяти процентов истинна, а какая – просто хорошая актерская игра.

– Они согласились только потому, что ты сумел им польстить. Найти подходящие слова. Просто уговорить, наконец.

Отразившееся на его лице непонимание – истинное или, что более вероятно, напускное, тщательно разыгранное – заставляет меня вскочить. Стараясь избыть охватившее меня разочарование, я начинаю расхаживать туда и сюда по черно-белым плиткам пола. Ферзь, вспоминаю я, может двигаться в любом направлении и на любое количество клеток, но в нашей игре король оказался под «вечным шахом» [27] и, кажется, уже начинает понимать, что он отнюдь не всемогущ.

Дверь в гостиную открыта, и горящий в камине огонь поблескивает на перстне на его мизинце.

– Ты ужасно похож на своего отца! – Я кивком показываю на перстень. – Неудивительно, что ты удостоился знака одобрения великого человека.

– Это не знак одобрения. Это подарок. Он подарил мне свое кольцо, когда я получил степень доктора философии.

– Или награда яблоку, которое упало не слишком далеко от яблони-патриарха. Извини, я знаю – ты терпеть не можешь затасканные обороты, но… Как всякая хорошая студентка, я провела собственное исследование, и теперь знаю о папе Хардинге и его привычках все или почти все. В частности, я совершенно уверена, что некоторые его «привычки» не достигли «возраста согласия»… И для него, и для тебя мы были только средством для достижения цели. Ну и заодно – средством потешить свое эго… и свое либидо.

– Ты это серьезно, Элли?

Я усмехаюсь ему в лицо.

– Ты выбирал тех, кому было плохо и одиноко, ты окружал их вниманием и заставлял почувствовать себя особенным. Каждой из своих жертв ты давал повод надеяться, давал повод поверить, будто она – Джейн Эйр, а ты – ее мистер Рочестер. Неудивительно, что они сами бросались тебе на шею. И после этого ты утверждаешь, будто не сделал ничего плохого?

Я внимательно всматриваюсь в его лицо. Должен же он хоть как-то отреагировать на мои слова! Сейчас я лучше, чем когда-либо, понимаю, что он – безжалостный и опытный охотник, который расставляет силки ласк и капканы комплиментов и терпеливо ждет, пока затянется петля или сработает стальная пружина. Ему нравится подманивать добычу, соблазнять ее лакомым кусочком, чтобы она сама приползла к нему, сама сунула голову в ловушку. Он и сам не гнушается исполнить роль приманки, но как только добыча запутается в силках, все меняется. Свои коварные планы он реализует с таким искусством, что я чуть было не попалась в его сети уже на первом свидании. Несколько бокалов вина притупили мою осторожность, мир вокруг стал казаться мне розовым и прекрасным, и я едва не заглотила крючок его улыбки.