Только ты и я

Ты сидел на возвышении рядом с другими учителями и сокрушенно качал головой. В мою сторону ты даже ни разу не взглянул. Под конец директорша сказала этим своим плаксивым голоском, мол, если кто-то из нас столкнется с чем-то подобным или узнает, что похожая проблема возникла у кого-то из наших подруг, тот может конфиденциально обратиться к нашему школьному психологу мистеру Гибсону. «Мы здесь, чтобы помогать вам».

Чтобы помогать мне… Пятнадцатилетней девчонке, которая прекрасно знает, что она делает и что ее ждет.

Я сижу на галерке и смотрю на возвышение рядом с кафедрой.

Как я могу сказать им хоть что-то, пусть даже конфиденциально, если все они на твоей стороне?

42

Элли

Вспыхивает свет – яркий, почти ослепительный, он заставляет меня зажмуриться. Белое сияние заливает все вокруг и отражается от зеркала в ванной, отчего мое лицо тоже кажется белым. Я смотрю на себя. Бледная кожа, глазки-щелочки, щеки втянулись… я себя не узнаю.

И неудивительно. Я слишком долго была этой дурочкой Элли Мастертон. Дни слагались в недели, недели – в месяцы, а я все глубже вживалась в мною же самой созданный образ.

Теплая бутылка дрожит у меня в руке. Я отставляю ее в сторону, хватаюсь за край раковины и пристальней вглядываюсь в зеркало, ища себя за отразившейся в нем маской. Так ищут дорогу в темной комнате – шарят вокруг, пока не наткнутся на что-нибудь знакомое.

В конце концов я нащупываю это знакомое и хватаюсь за него. Я возвращаюсь к себе прежней, сдираю с себя робость и застенчивость, которые носила для него, сбрасываю их на пол как невидимую змеиную кожу…

Потом я достаю фотографию. Одного взгляда мне достаточно, чтобы я вспомнила, кто я на самом деле. Но вместе с памятью возвращается и боль, которая до этого была замкнута, заперта глубоко внутри. Боль поднимается как волна, заливает легкие, подхватывает и несет с собой мое бедное сердце, которое в конце концов застревает где-то в горле. Мои колени подгибаются, и я опускаюсь на пол.

– Сто… девяносто девять… девяносто восемь… девяносто семь…

Я целиком отдаюсь этой непростой задаче – обратному счету, и боль, лишившись пищи в виде моего внимания, утихомиривается, становясь на время более или менее терпимой. Сердце возвращается на место – теперь я чувствую его просто как тупую занозу в груди. Если бы папа был жив и знал, что мои панические атаки все еще повторяются, он явился бы сюда и за волосы отволок меня домой. «Это не дело, Букашка», – сказал бы он этим своим резким, скрипучим голосом, который так пугал всех, кроме меня. Господи, как же мне его не хватает! Он-то знал, насколько глубоко ранила меня эта трагедия: тогда папа едва ли не в буквальном смысле оказался в первом ряду, и все-таки он достаточно в меня верил, чтобы оставить меня в покое, чтобы дать мне справиться с этим самой.

И я справилась, но не до конца.

После того как все случилось, я решила вернуться в реальный мир. Правда, папе не особенно хотелось, чтобы я ехала на другой конец страны одна, но на моей стороне была доктор С.

Я притаилась на веранде под окном отцовского кабинета и пыталась представить, каково мне будет в Беркли [25], воображала себя в университетском дворе в окружении подруг, хотя все они почему-то имели одно и то же лицо. Теплый ветерок пах горелым мясом – кто-то из соседей затеял барбекю.

«Вы считаете, она готова?» – спросил папа в трубку.

«Мне кажется, в последнее время ее состояние значительно улучшилось. Она добилась впечатляющего прогресса, а эта поездка будет для нее новым важным жизненным этапом». – Ответ своей психоаналитички я услышала, потому что папа опять включил динамик на телефоне. У него была такая привычка – он использовал громкую связь почти для всех разговоров.

«Но разве у нее не могут снова повториться эти… атаки?» – Папин голос звучал неуверенно, и мне захотелось ворваться в кабинет и крепко его обнять, но я осталась сидеть неподвижно.

«Я не имею права обсуждать с вами сеансы с вашей дочерью, как не могу сообщать вам, о чем мы говорили, но я совершенно уверена, что она готова двигаться дальше».

Папа долго молчал. Я очень хорошо представляла себе, как он сидит, откинувшись в своем вращающемся кресле, так что спинка выгнулась под его весом. Пальцы перебирают сложенные на столе бумаги или играют с ручкой или карандашом. Блестят на полках корешки книг. Где бы мы ни жили, отцовский кабинет никогда не менялся, оставаясь единственной константой в бесконечном калейдоскопе съемных квартир и коттеджей, которые в разное время служили для нас домом.

«Следует ли нам подумать о каких-то дополнительных мерах предосторожности?»

«Я уже рекомендовала вашей дочери одного из моих коллег, который сможет принимать ее в Окленде. И разумеется, я сама всегда буду на связи, если ей захочется мне позвонить».

При этих словах у меня в горле встал комок. В глубине души я все еще немного боялась уезжать слишком далеко от моего врача. С. знала слова, которые делали меня увереннее и сильнее, слова, которые делали боль терпимой и помогали поверить, что в конце концов все будет хорошо.

«Спасибо вам огромное», – сказал папа.