Только лучшее

Берни быстро вошел через вращающиеся двери в «Кот баск» и глубоко вдохнул, впитывая атмосферу любимого ресторана. Фрески были еще красивее, чем ему помнилось, в мягко освещенном зале сидели на банкетках дамы в черных платьях, увешанные драгоценностями, наблюдали за проходившими мимо и беседовали с кавалерами, которые, словно в униформе, все, как один, были в серых костюмах, и всех окружала одинаковая аура богатства и власти.

Берни огляделся и перекинулся парой слов с метрдотелем. Родители были уже здесь – сидели в дальней части ресторана за столиком на четверых. Когда Берни приблизился, мать со страдальческим видом потянулась к нему и обняла за шею так, словно тонула и хваталась за спасательный круг. Берни поначалу очень смутила такая манера приветствия, но он тут же мысленно укорил себя за то, что не очень-то рад видеть мать.

– Привет, мама, – высвободившись из ее объятий, буркнул Берни.

– Это все, что ты можешь сказать после восьми месяцев отсутствия? – явно шокированная его холодностью, воскликнула Рут Файн, тут же пересадила мужа на стул, чтобы сидеть рядом с Берни, и стала отчитывать сына за бесчувственность.

– Мама, это ресторан, не устраивай здесь сцену, – Берни казалось, что все в зале пялятся на них.

– Ты называешь это сценой? Ты едва поздоровался с матерью, а это, значит, сцена?

Берни хотелось забраться под стол. Мать наверняка было слышно всем в радиусе по меньшей мере пятидесяти футов.

– Мы виделись в июне, – едва ли не шепотом напомнил Берни, но нечего было и пытаться с ней спорить.

– Это было в Сан-Франциско.

– Какая разница?

– Огромная! Ты всегда так занят, что не можешь найти и минуты, чтобы со мной увидеться.

Родители приезжали на открытие магазина, он сумел выкроить время и побыть с ними, однако мать не желала это признавать. Нужно было срочно как-то ее отвлечь.

– Прекрасно выглядишь. И не пора ли нам что-нибудь выпить?

Отец заказал себе бурбон со льдом, для жены – «Роб Рой», а Берни себе – «Кир».

– Это что еще за напиток? – подозрительно осведомилась Рут.

– Вот принесут – дам попробовать. Он совсем не крепкий.

Берни сожалел, что говорить всегда приходилось с матерью: отец предпочитал отмалчиваться. Вообще удивительно, что он не прихватил в ресторан медицинские журналы.

Принесли напитки. Берни отпил немного «Кира» и протянул стакан матери, но она отказалась. Он тем временем соображал, когда рассказать родителям о свадьбе: до еды или после. Если после, то мать заявит, что с его стороны было нечестно молчать весь вечер, а если до, она может устроить сцену и поставить его в еще более неловкое положение. В конце концов он рассудил, что после все-таки безопаснее, а до – честнее. Он сделал большой глоток «Кира» и решительно сказал:

– Мама, папа, у меня для вас очень хорошая новость.

Берни вдруг почувствовал в своем голосе дрожь. Мать тут же сообразила, что речь пойдет о чем-то важном, и устремила на него ястребиный взор:

– Ты возвращаешься в Нью-Йорк?

Ее слова были как соль на его рану.

– Пока нет. Я приехал по делам, ненадолго, но моя новость лучше.

– Ты получил повышение?

Берни затаил дыхание. Нужно кончать эту игру в угадайку.

– Я женюсь.

Все замерло. Мать словно выключили из розетки. Она молча уставилась на него. Казалось, прошло минут пять, не меньше, прежде чем она опять заговорила, а отец по обыкновению молчал.

– А если подробнее?

Ни удивления, ни радости – ничего! В глубине его души начал просыпаться гнев.

– Это чудесная девушка, вы ее наверняка полюбите. Ей двадцать семь лет, она настоящая красавица, преподает в школе, – он сказал это лишь потому, чтобы мать знала: Лиз приличная женщина, не стриптизерша, не официантка и не танцовщица гоу-гоу. – И у нее есть маленькая дочка, Джил.

– Она разведена?

– Да. Джил пять лет.

Мать всмотрелась в его глаза, пытаясь понять, в чем подвох.

– Как давно ты с ней знаком?

– С тех пор, как переехал в Сан-Франциско, – соврал Берни, чувствуя себя десятилетним мальчишкой и мысленно роясь в привезенных с собой фотографиях Лиз и Джил, сделанных в Стинсон-Бич. Они получились очень удачно. Берни достал их из визитницы и протянул матери, а та передала отцу. Пока тот восхищался красивой молодой женщиной и девочкой, Рут Файн вперила в сына пристальный взгляд, требуя сказать правду.

– Почему ты не представил ее нам раньше?

Тон, каким был задан этот вопрос, подразумевал, что она хромая, или кривая, или у нее заячья губа.

– Тогда мы еще не были знакомы.

– Ты хочешь сказать, что знаешь ее всего несколько недель и уже собираешься жениться?

Когда мать так говорила, что-либо объяснить ей было невозможно. А потом она нанесла смертельный удар, перешла к самой сути, но, возможно, оно было и к лучшему:

– Она, надеюсь, еврейка?

– Нет.

У матери был такой вид, будто она сейчас упадет в обморок, и при виде выражения ее лица он не смог сдержать улыбку.

– Ради бога, не смотри так. Не все, знаешь ли, евреи.

– Но их достаточно, ты мог бы выбрать среди них. Кто она?

Хоть это уже не имело значения: Рут просто мучила сама себя, – Берни решил покончить с этим делом разом:

– Она католичка. Ее фамилия О’Рейли.

– О боже!