Только бы не

— Помнишь Викторию Михайловну, мою учительницу? Мы с ней построим крепость из мороженого. Три башни, как она и обещала, — шоколадная, ванильная и клубничная. Мороженое подтаяло, пока мы шли из магазина, поэтому мы ждём, когда оно затвердеет… — Ари постепенно набирает скорость, в голосе появляется уверенность. — Мы купили конфеты, но только для розовой башни, для Виктории Михайловны. Она сладкоежка… а я нет, потому что я мужчина. — Ари бросает на меня смущённый взгляд. — Я тоже буду есть клубничное мороженое, но без конфет… или… — Ари внезапно вспоминает о цели звонка, и в его голосе тут же закипает обида: — Но я звоню сказать, что в школу не вернусь. Буду жить у Виктории Михайловны, она меня всему научит. Если ты не хочешь, чтобы я жил дома, то и ты мне тоже не нужен! — Ари скалится, на скулах выступают розовые пятна. — Можешь работать сколько хочешь! Вообще обо мне забудь! Пусть меня отдадут Виктории Михайловне навсегда!

Ари поднимает на меня взгляд. Выплеснув обиду и злость, он успокоился и теперь смотрит на меня с немым вопросом: всё ли он сделал правильно, не забыл ли чего. Мне знаком этот взгляд, так смотрят на учительниц.

Я улыбаюсь, слизывая с губ горечь.

Взгляд Ари падает на упаковку мороженого в моей руке, и он продолжает:

— Виктория Михайловна сказала, что ты тоже захочешь построить крепость из мороженого. Она не знает, что ты считаешь мороженое вредным и никогда не строишь крепости, потому что ты мэр. Да?

Это «да» зависает в мёртвом пространстве телефонной связи.

Я многое перенесла за последний год. Несколько раз я соскребала себя с самого дна. Но никогда, ни в одну слепую секунду мне не было так плохо, как должно быть сейчас Дмитрию Волинскому. От него отказался сын, единственный и, несомненно, любимый. Пусть любовь Дмитрия холодная, строгая, скупая, но это любовь. Я знаю, потому что наблюдала за ними целый учебный год.

И я молюсь за Дмитрия всей своей неверующей душой. Пусть найдёт правильные слова.

Дмитрий молчит целую вечность. Так долго, что Ари хмурится в экран телефона.

Когда Дмитрий, наконец, издаёт звук, это совсем не то, что я ожидала услышать.

— Я в Берлине, — говорит хрипло. Только я, услышавшая однажды в его голосе все оттенки эмоций, могу распознать в этом хрипе беспомощность.

Но Ари этого не слышит. Не может слышать.

— Ну и работай! — выплёвывает криком и готовится прервать звонок, но я перехватываю его руку. В глазах Ари зажигается обида, но не успевает разгореться, как раздаётся следующая фраза Дмитрия:

— Я уже в пути, вылетаю через два часа, потом снова поезд, буду с вами к десяти утра. Мне что-нибудь купить для крепости?

Ари хлопает глазами, но практичность тут же вытесняет остальные чувства. В серых детских глазах зарождается восторг.

— Что купить для крепости… — повторяет он, соображая на ходу.

— Печенье, — подсказываю шёпотом.

— Да! Купи печенья… и тарелку. Виктория Михайловна, у вас есть большая тарелка для крепости? Или поднос?

Целый год мои глаза оставались сухими. Целый жуткий, страдальческий год. А сейчас накопленные за месяцы слёзы норовят вылиться наружу и напугать невинного ребёнка. Молча показываю Ари тарелки на выбор, он довольно кивает.

— У нас есть тарелка, но печенья нет. Подожди минутку! — говорит отцу и поворачивается ко мне. — Виктория Михайловна! Можно мы построим крепость завтра утром, когда приедет мой папа?

Я киваю, потому что говорить не могу.

— Виктория Михайловна согласна! — сообщает Ари отцу.

— Спасибо… — Голос Дмитрия еле слышен. Откашлявшись, он пытается продолжить: — Аристарх… ты… понимаешь…

Внутри меня всё сжимается от сочувствия к Дмитрию. Даже если он слишком строг и холоден с сыном, даже если в чём-то ошибся, сейчас ему очень тяжело. Невысказанная, подавленная любовь дрожит в его голосе.

— Что, папа? — Ари ёрзает на стуле, глядя на мороженое в моей ледяной руке и почти забыв о своих обидах.

— Я хотел сказать… понимаешь… — Знаменитый мэр, известный оратор, Дмитрий не находит слов. — Можно на моей башне тоже будут конфеты? — спрашивает на выдохе. Он не хочет прощаться, но и о побеге говорить не хочет. Ему бы высказаться от души — что скучает, любит, волнуется и просит прощения, но это не его стиль. Поэтому и мучается, не зная, что сказать.

— Конфеты? — Ари раздумывает над этим значительным отклонением от плана. — А твоя какая башня? — спрашивает серьёзно.

— Любая.

— Только не розовая, ты же мэр! — искренне возмущается Ари, руководствуясь своей особой логикой. — И я пообещал розовую Виктории Михайловне. Твоя будет ванильной, а моя шоколадная.

— Договорились!

Я склонилась над раковиной, утопив лицо в салфетках.

— Всё, папа, я пошёл жарить картошку. Виктории Михайловне нужна помощь, она одна живёт, у неё нет домработницы. А ты лети аккуратно!

— Я постараюсь.

Ари убирает мороженое в морозильник и с сомнением оглядывает наши запасы.

— Я не буду сегодня есть мороженое, чтобы завтра хватило на большую крепость, — говорит деловито.

Я подхватываю телефон.

— Дмитрий?

— Я здесь.