То было давно…

Коля послушно всё исполнял. Кругом все приятели смотрели. Доктор мял Коле спину. Тот вскрикивал.

– Люмбаго! – сказал доктор и приказал Леньке: – Разогрейте хорошенько утюг.

Ленька принес горячий утюг. Коля сел на тахту, наскоро стал натягивать панталоны и с испугом смотрел на доктора, державшего в руке утюг.

– Чего же вы? Ложитесь, я по вас сейчас утюгом пройду.

– Надо его накрахмалить сначала, – сказал Караулов.

– Ну нет, это уж извините, – сказал Коля. – Я вам не белье – утюгом проходить.

– То есть как это – не белье? Я клинический врач. Я хочу вам помочь, – рассердился Иван Иваныч.

– Нет уж, благодарю вас.

Коля, одевшись, пошел на солнышко на террасу, потом – в сад. С ним пошел Герасим:

– Почто утюг? Сгорит кожа, жди, когда новая вырастет. А вот наше деревенское средство – лучше нет. Пощиплет мал-мала, и как рукой снимет. – И Герасим повел Колю на край сада к муравьиной куче. – Вот, Николай Василич, снимай штаны и садись. Как зачнет жечь – слезай.

Коля послушно сел на муравейник. Потом вдруг вскочил и побежал к дому. Герасим – за ним.

Дома Николай Васильевич стал сдирать с себя платье. Герасим улыбался:

– Ничего, ничего… Вы прилягте, я вас маслицем потру – молодцом будете.

Он налил из лампадки масла и стал мазать Коле спину.

Коля кряхтел и охал.

– Что только у вас делается! Что делается, – смеялся, зажмурив глаза, Василий Сергеич.

– Пускай, – говорил сердито Иван Иваныч. – Не хотел утюгом – пускай поежится!

Мы вышли в сад. Герасим стал отряхивать у крыльца Колины панталоны от муравьев. А вскоре появился на террасе и Коля, веселый, и сказал:

– А ведь прошло! Жгло – будто в аду на раскаленную сковороду сел! А прошло!

Пугало

Летом, в июне, за сараем на огороде, где поспевала клубника, я поставил пугало – воробьи и сороки-вороны клевали ягоду.

Пугало сделать было нелегко, мой слуга Ленька помогал мне в работе. Я достал большой горшок-крынку, посадил его на большой кол. На крынку сверху надел картуз приятеля моего, Василия Сергеевича. Картуз этот был продырявлен дробью, его подбрасывали кверху, и сам владелец, Василий Сергеевич, стрелял в него, говоря, что практикуется в стрельбе влет.

Из дощечек прибили к колу как бы растопыренные руки, надели рубаху. Набили сеном. На рубаху надели старую длинную поддевку Василия Сергеевича, а снизу на веревочках подвесили детские сапожки – они качались от ветра. На горшке я написал масляными красками физиономию приятеля своего, Василия Сергеевича. Трудно было написать такие серьезные черты. Вблизи выходило похоже, а издалека – нет, так что надо было писать широко и с обводкой. Долго старался. Наконец, вышло лицо, несколько испуганное.

Сверху кол намазали маслом, и при ветре чучело поворачивалось.

Воробьи, сороки, вороны, поглядывали с сарая на поспевавшую клубнику, но ягоду не клевали – боялись садиться на гряды. Пролетая над садом и видя чучело, каркали. Чучело оказалось неплохое. Тетушка Афросинья сказала:

– Ну что… чего… прямо Василь Сергеич. Пошто его?.. Кады он приедет, беспременно обидится.

И слуга Ленька, и сторож дома моего Дедушка покачали головами.

А приятель мой, крестьянин-охотник Герасим Дементьевич, увидя пугало, рассмеялся и сказал:

– Хорошо пугало! И сапожки снизу болтаются, под поддевкой, – смешно. Вот за что Василь Сергеич обидится! Беда!

Чучело поворачивалось при ветре, и собака моя гончая, Бургомистр, облаивала его.

Приходившие ко мне крестьяне и бабы из соседней деревни, с земляникой, с молоком, говорили:

– И-их. Чисто Василь Сергеич.

Клубника поспела, набрали корзину.

Как-то рано утром к деревенскому дому моему подъехали в тарантасах приятели – охотники, рыболовы. Уже в передней слышу зычный голос Василия Сергеевича и смех друзей.

– Чего вы ржете как лошади? Нисколько не похоже. Он не может. Наталию Николаевну двадцать сеансов писал – ни черта! Он не может. Картуз мой, поддевка, а лицо – нет. – Василий Сергеевич обернулся и крикнул: – Ленька! похоже чучело на меня?

– Не-ет, – медленно пропел Ленька, – ничуть.

Приятели умывались с дороги. На деревянной террасе дома накрывали чай, и клубника стояла на столе в корзине.

Одевшись, я вышел на террасу. Юрии Сергеевич, здороваясь со мной, весело загоготал:

– А ловко ты это чучело… – И он показал на Василия Сергеевича.

Василий Сергеевич мрачно посмотрел на Юрия и, повернувшись к чучелу, которое видно было с террасы за сараем, долго и хмуро разглядывал его.

Павел Александрович сказал мне:

– Ну, здравствуй… Пугало это, сапожки качаются – глупо и пошло. Никакой эстетики.

Юрий Сергеевич покатывался со смеху.

– Ничего здесь нет смешного, – сказал, прищурившись, Василий Сергеевич. – Конечно, поддевка моя и картуз мой. А вот Шаляпина картуз не надели на пугало?.. Он бы вам показал. У вас тоже его картуз простреленный есть. Тоже с ним влет стрелял… Боитесь?..

Тетенька Афросинья принесла на блюде горячие оладьи, поздоровалась с гостями-охотниками. Василий Сергеевич, сев за стол спиной к чучелу, налил себе чаю и спросил:

– Тетушка Афросинья. Вот там, – показал он пальцем назад, – пугало поставили. Скажи правду, похоже оно на меня?