То было давно…

Позвали венгерский хор, посадили с собой солисток, камни мои им показывают. А те-то рада!. Дальше – больше, пятое-десятое, домой ехать пора. Выходим. Они прямо на лихачей, с этими-то солистками, да айда. А я за ними тоже на лихаче, один. Они заворачивают в парк, гонят туды, сюды… и из глаз пропали. Я на другой день к ним. Они веселые.

Я им говорю:

– Что же вы меня оставили одного?

– А ты сам прозевал. Мы-то подарили камни, а они про тебя спрашивают. Мы и говорим: «Это ювелир». Ну они и думают: с ювелира не возьмешь. Ювелир-то сам из ужей – подешевле купить норовит…

Вот, Степан Иваныч; я на том и расстроился, и жара такая сегодня! За тобой и послал. Женский пол в голову лезет. Я вот камни-то перебираю и разделяю: который какой дать. Пропиши-ка мне капель, что ли, чтобы это самое отошло.

– Можно, – сказал доктор. – Пустяки, выспитесь, а потом покупаться хорошо.

– Лекарство-то лекарством, покупаться можно, а вот как Фрунсон-то с ими управляется, скажи? Ведь ювелир!

Для них Фрунсон – первый человек. Он им показывает, на кого им глазами-то стрелять. Всю Москву знает.

– Это дело для вас неподходящее, – сказал доктор. – Ювелиром вам любви не найти.

– Думаешь? Я ведь вдовый, сам посуди, мне ведь сорока нет… Я с одной поговорю, с другой поговорю, а им скучно. Чисто как рыба дохлая на меня смотрят. Вот я на ювелира-то и пошел. Думал, через камни подойти. А вот не вышло…

Расстроился Никита Иваныч и Пеньделку забыл. Ювелир не вышел, так он адвокатом притворяться стал. Потому, у тех успех есть. Тоже не вышло. Наконец, ему кто-то посоветовал художником стать.

Снял Никита Иваныч комнату в стороне, чтобы приказчики не видали, как он художником заделался, – смеяться, боялся, будут, да ведь и чудно.

Трудно было Никите Иванычу сначала, но он себе волосы, как у художника, отпустил и достал себе художника. Тот его скоро научил картины писать. Говорил:

– Смелей! Вали. Красок больше, ну и жарь. Это нетрудно.

Никита Иваныч и жарил картину за картиной, ландшафты сначала писал, потом натурщицу нашли, художник ему поставил. И – пошло. Попишет с нее, а потом в ресторан обедать приглашает. А она рестораны-то всё попроще выбирает, в богатый не идет. К «Яру» позвал. А она говорит:

– Что с вами, ведь это дорого. Где же художнику у «Яра» кутить.

– Ишь какая, – думает Никита Иваныч. – Подарю-ка я ей камни, серьги сделать. Погляжу, что будет.

Удивилась модель и спросила:

– Настоящие эти камни?

– Да что вы, – обиделся Никита Иваныч. – За кого вы меня принимаете? Неужто я вам фальшивые дарить стану…

– Не слыхала я что-то, чтобы художник натурщице бриллианты дарил.

Камни не взяла и на сеанс не пришла.

Совсем расстроился Никита Иваныч, ничего не понимает. Опять захворал и позвал доктора. Доктор Степан Иваныч прописал капли и сказал:

– Никита Иваныч, вы теперь художником пребываете. Вы бы на веселье с ней бы пошли, в Сокольники на круг позвали бы, там музыка, танцы, вода ланинская вишневая. Она бы и увидела, что художник как художник. А вы ей бриллианты дарите. Она, естественно, напугалась: «Жулик, – думает, – попадешься с ним, беды не оберешься».

– Да что ты, Степан Иваныч. Что говоришь-то. И в голову не придет.

– Подумайте, не надо было дарить, – сказал доктор. – Ну где такой художник есть – натурщице бриллианты дарить? Что ей думать?

Пришел художник-учитель и спрашивает:

– Хвораешь, Никита Иваныч?

– Да как сказать – отдыхаю. Куликова-то, натурщица, не приходит. Расстроился я.

– Да, не ходит. Боится.

– Чего боится-то?

– Вот и я говорю, что боится, – сказал доктор.

– Да что вы все, с ума сошли? Приведите ко мне ее, пожалуйста, – сказал Никита Иваныч художнику. – Что случилось, чего боится?

– Ну, примешь капелек, Никита Иваныч, вот этих, – сказал доктор. – Успокоишься, а я завтра зайду. – И доктор ушел.

Никита Иваныч хмурился, поохивал и как-то сказал художнику:

– Поедем-ка с тобой на круг в Сокольники, там музыка играет, к вечеру танцы, сделай милость – привези ее туда.

– Ладно, привезу, – согласился художник.

В Сокольниках выпил с горя Никита Иваныч. Вдруг видит, идет Куликова.

– Здравствуйте, Никита Иваныч, – ласково позвала она его. – Как поживаете?

– Эх, не спрашивайте. Тяжело. Пойдемте, по аллейке пройдемся.

– Мы сейчас с ней вернемся, а ты, друг, закажи вот столик подальше, – сказал он художнику. – Мы там поужинаем. Бутылочку шипучего закажи…

– Какая ночь прекрасная, – говорит Никита Иваныч, идя с Куликовой по аллее. – Вот вы не пришли ко мне. Напутались серег-то. Не мазурик ли? Правильно. Я что ни на есть червонный валет, вор и мошенник. Для вас ворую, потому нравитесь вы мне. Люблю вас. Вот видите, – вынул из кармана и развернул пакетик. Изумруды и бриллианты блестели таинственно в лунной ночи. – Всё это для вас я украл.

– Зачем же, – испугалась Куликова. – Неужели вы это для меня сделали? Господи! Да как же мне вас спасти! Несчастный вы человек… Это ужасно!

– Иди. Заказано! – услышали они сзади голос художника.

Бледная Куликова смотрела во все глаза на Никиту Иваныча.