То было давно…

Я подождала, тихонько вышла, через забор перепрыгнула и домой пришла… А потом муж захворал сахарной болезнью и по весне о крыжовину палец занозил. Рана больше, больше. Ничем остановить нельзя. Антонов огонь. И помер. А студент со страху пропал.

Во мне от этого разу голос другой и явился. Вот я и говорю теперь Бабой-Ягой.

Просто и трогательно рассказала Прасковья Васильевна страницу жизни своей.

– Прасковья Васильевна, – сказал весело Сучков, – а нет ли здесь достать гитару где?

– Попробую. Есть, у трактирщика.

Прасковья Васильевна вскоре вернулась с гитарой.

– Что жизнь? – сказал Сучков. – Откуда что идет – неизвестно.

– Хи-хи-хи-хи-хи-хи, – передразнил его приятель Вася.

– Это тебе никогда не понять, – сказал Сучков, поведя пальцем перед носом архитектора Васи. – Это «хи-хи» кавалерическое. Это высоко для тебя. Понял?

И он стал настраивать гитару, перебирая струны.

– Спойте, чаровница, – сказал он.

Прасковья Васильевна вся зарделась. Запела:

За леса ложатся туманы.
Печалью мое сердце полно.
К ночи померкли дреманы,
Что любил я – угасло давно…
Люби. Иди. Любовь-любовь.
Зову – приди, скорей, скорей…

И, блеснув глазами, она убежала из комнаты.

Мы, когда она пела, смотрели на ее рот: он улыбался. И звуки голоса ее были где-то около.

Московская зима

В декабре начались сильные морозы. Говорили: «Ну и морозище, вороны на лету замерзают».

– Вот это уж пустяки, – сказал мой приятель и слуга, рыболов Василий Княжев, – где же им замерзнуть? Они привычны. Ишь, поглядите в окно, вона над площадью – что их летит. Кучами собираются. Потому теперь в Москву на Рождество Господне и-и… товару что везут, до ужасти. Поросят, свиней мороженых, белужины, севрюжины, гусей, окороков, рябчиков сибирских… Прямо гужи идут. В Охотном ряду, на Смоленском рынке, на Арбате, в Дорогомилове, в Рогожской – все рынки завалены. Судаков одних что!.. Сигов! Разговляться на праздниках. Святки придут – тут самая еда. Гости. Гулянья. А верно – мороз здоров. Вчера в Охотном у купцов бороды белые, в инее. Ходят, рукавицами хлопают. Ну и вот теперь сбитеньщикам лафа. Все купцы сбитень горячий пьют. Греются. А то бы замерзли.

– А вот я никогда сбитень-то и не пил, – сказал мне приятель Коля Курин, – может быть, оттого у меня ноги ужас как зябнут. Теплые ботики купил – не помогает.

– Это у тебя от женского пола, – смеясь, сказал приятель-архитектор Василий Николаевич. – Вот я живу, квартиру снимаю у домовладельца Сергеева. Так у него от женской болезни голова распухла.

– Что за ерунда! – сказал приятель-доктор Иван Иванович. – Вы университетский человек и такую ерунду говорите.

– Нет, позвольте, извините… У него консилиум из профессоров. Я его после навестил. Лежит – весь ватой обернут. Жалуется, что вино пить запретили. Разные неприятности, говорит, и политика в голову лезет.

– Этак-то на праздниках хворать – не дай Бог! – серьезно покачал головой, потужил Василий Княжев.

– Эх, гимназистам сейчас радость. Бывало, утром спишь – никто не будит. Проснешься – мать говорит: «Сегодня в гимназию тебя не будили – мороз тридцать градусов, на каланче белый флаг выкинут». Лежанка топится, в окнах сад – весь в инее. На столе самовар, горячие калачи, баранки, сушки с тмином, с солью… Весело на душе!

– Вот теперь господа архитекторы больше лежанок не делают. А почему? Это в гигиене имело большое значение.

– Ты, Иван Иванович, про гигиену оставь. Это было запрещено правительством. Строительный устав. Чиновники обленились. Байбаками стали. Обломовщина развилась. На службу не ходят. Как мороз, так на лежанку лезет. Лежит – газеты читает, водку пьет – больше ничего. Его с лежанки не сгонишь. Я вот Сафронова знаю. Штатский генерал, чиновник особых поручений, за границу посылали по делам государственным. Так он не едет. Там, говорит, в квартирах лежанок нет. А вот Юрий! – растолстел не в меру, оперу сочинил – закончить не может. А отчего? У него дома лежанка. Закусит, выпьет. А если вы выпьете рюмку водки да залезете на лежанку, знаете, тогда что получается?

– А что же получается? – удивились все приятели.

– А то получается, что женский пол в голову лезет… Гаремы разные такие кажутся…

– Ну, полно врать-то! – рассмеялись приятели. – Ерунда!