То было давно…

– Нет, позвольте, не ерунда. Спросите у Юрия – он подтвердит. Я сам на себе это испытал. Контракт мне надо было составить, на машинке переписать. Машинистка мне пишет. У ней глаза такие – турецкие. Красавица! Написала контракт. Я зашел к Юрию, выпил рюмку водки, сел на лежанку – а пришел с мороза. Контракт читаю, а перед глазами – машинистка… Так меня прямо как заколдовало. Поехал к машинистке, говорю: «В контракте еще надо дописать кое-что…» – и диктую ей разные штуки из строительного устава. А она, вижу, со мной кокетничает. И получилось то, что контракт не хотят подписывать. Адвокаты говорили, что в первый раз такой контракт видят. Это, говорят, контракт пьяный. Так и называется – «пьяный контракт». А построечка была хлебопекарня, на полтораста тысяч. Да-с! Вот что-с рюмка водки делает на лежанке…

– Всё может быть, – сказал доктор Иван Иванович. – В жизни иногда неизвестно от чего всё перевертывается…

– От мороза тоже многое происходит, – заметил Василий Княжев. – Вот хоша возьмите, Наполеон. Пришел в Москву, а вдруг мороз, да какой! Не рассчитали. А шуб не взяли. Откуда взять-то? У них там зверья-то нет. Мундирчики – больше ничего. Они все на лежанки залезли, на лежанках-то хорошо. Сидят на лежанках да блины едят. Купцы плутоватые им блины продают – они им платят. Сколько купцы нажили, и-и-их!.. Мороз – воевать нельзя. Как с лежанки сгонишь? Наполеон думает: «Это что ж такое, этак-то на лежанках блины есть не дело – все избалуются». Да и крикнул с Ивана Великого из Кремля: «Шагом марш домой!» А не будь мороза – всю бы Расею завоевали…

– Про блины вспомнили – есть захотелось, – сказал Василий Сергеевич. – Поедемте к Тестову – щи с головизной есть.

Скрипели полозья саней, когда ехали в ресторан Тестова. Мороз щипал и колол щеки. От дыханья воротник шубы сразу побелел.

На улицах было меньше народу, чем обычно. На перекрестках кое-где горели костры. Из трактиров, когда открывали дверь, валил пар.

В ресторане Тестова половые в белоснежных рубашках, гладко, аккуратно причесанные, приветливо встречали, говоря: «Головизна-с – первый сорт. Из крепких напитков – что прикажете-с?»

В ресторане было тепло. Лица горели с мороза. Особенно уши. Замечательны расстегаи с ухой… А головизна – и сказать нельзя.

– Скажи, пожалуйста, Иван Иванович, отчего эти половые причесаны аккуратно, а вот ты и всякие профессора – вот неподалеку в университете – всегда лохматы, а у студентов волосы чуть не до плеч. У художников молодых – тоже.

Иван Иванович, расправляя баки, недоуменно посмотрел на приятеля белыми глазами, не донес до рта ложки и, покачав головой, сказал:

– А ведь правда. Отчего это, в самом деле, насчет волос? Верно это. У ученых внимания к волосам нет. Наука одолевает, ну тут и не до волос. Заметьте – музыкант тоже. В волосах беспорядок. А в чем тут дело – понять трудно.

– Это остаток схоластики, – сказал Коля.

– Какую чепуху несешь! – возмутился Кузнецов.

– Почему же чепуху? Ученые, схоласта, сидели у себя дома и долбили науку. Теоретики были. Они все носили волосы длинные и не чесались. Не было времени. И до того умные были, что молчали. Спроси о чем-нибудь схоласта – он молчит, потому что ему кажется – что ты ни спросишь, всё глупо. Отвечать не стоит. Вот до чего были умны…

– Как накручивает Николай! – зажмурив глаза, засмеялся приятель Вася. – И рожа-то, рожа… Не улыбается… – Он обернулся к половому и крикнул: – Бутылку «Клико» – замороженную!..

За окнами синева. Москва, снег, сквозистые короны деревьев…

Телеграммы

Приятели мои решили на Рождество ехать ко мне в деревню, в мой деревенский дом. Там хорошо, лес, зима, от Москвы далеко, пустыня зимняя, неизвестность. В Москве надоело. Театры, рестораны, кружок – приелось.

Приятели мои были охотники, хотя, в сущности, охотником был только Павел Александрович Сучков. Архитектор Василий Сергеевич больше был рыболов. Юрий Сергеевич Сахновский, композитор, музыкант, не был охотником, но любил ездить ко мне. Николай Васильевич Курочкин все собирался сделаться охотником, но так ничего и не вышло.

Решили пригласить еще знакомого, настоящего охотника, Караулова. Он даже медведя застрелил, охотник настоящий. У него и лицо такое, охотничье, брови большие, как из пакли, усы тоже, глаза карие, лицо загорелое, даже зимой.

– Теперь зимой рысей много, – говорю я.

– А почему рысей? – спрашивают.

– Потому, я ходил по лесу, хвосты нашел. Рысиные хвосты. Они к зиме бросают хвосты, теряют. Я рысиных хвостов набрал, стекло от лампы чистить хорошо. Рысь зимой без хвоста бегает.

– Вздор говоришь, всегда вздор, – сказал бодро Павел Сучков.

Коля прибавил серьезно:

– У него там волков до черта.

А Василий Сергеевич надеялся ловить в прорубках налимов, ночью.

Коля Курочкин был рад ехать.

– До чего я замучился, – говорил. – Одна меня так заела, не знаю, как отделаться.

– Какая? – спрашиваю.

– Да ну ее к черту, не стоит говорить. Знаешь, бабы сначала кажутся прямо как ангел, а потом такая, понимаешь, ерунда выходит, понять ничего невозможно.

– Ты ее захвати с собой, она развлечется, – советовали мы ему.