То было давно…

Ром произвел впечатление на всех. Говорили: «Ну, что у нас… не могут сделать. После него водка просто вода – и пить не стоит». Я думаю: «Ром этот Княжев сочинил – спирт и жженый сахар, перец клали. Странно, а понравилось».

Поговорили о том, что как всё умеют делать за границей. Приятели, выспавшись, пошли на охоту. Застрелили зайца, а на обед опять настряпал я грачей, куропаток и уток, которых мне принес Герасим.

Изжарила Афросинья уток с груздями и куропаток с вареньем брусничным. Куропатки назывались «горными», а утки «руанскими» – всё из-за границы.

Кушая, гофмейстер говорил:

– Ел я в самых лучших ресторанах, но не то… Руанская утка – замечательна.

– Ну, – говорю я ему, – там подадут простую крякву, а счет подадут на руанскую; куропатку – скажут, горная, а окажется просто курица.

– А всё может быть… – сказал гофмейстер, запивая роз-мадерой. – Вино исключительное, но совершенно оригинальное. Ну, там делают… Европа…

– Это Беренс у себя сам там делает, – говорю я.

– Ну да, пожалуй, – говорит Павел Сучков. – Знаешь, это все дамские вина – хороши, но сладковаты.

Только вечером, когда за столом мирно горела лампа и приятели мои слушали, как охотник Герасим им рассказывал про случаи на охоте, о том, что в Ивановом озере, недалеко отсюда, такие звери живут, что просто страх берет: «Водяные… и вот – злы. Хвост рыбий, а сама она кошка водяная…» – вдруг вошел приятель Василий Сергеевич. В руках у него был фонарь, с ним Коля Курин. Хохоча, весело сказал:

– А вы знаете ли, что, знаете ли… он нас воронами накормил… – показал он на меня. – Да-с… ворон мы ели. Это рябчики-то английские – вороны оказываются.

– Нет, постойте, – вступился Коля, – послушай, – обратился он ко мне, – вот ведь что, я ведь не знаю, только вот я днем в беседке прилег, в саду, спать что-то не хотелось, и вижу, в оконце беседки идет Василий Княжев и тащит кучу убитых ворон. Сел, знаешь, у елки и щиплет их. Ощипал, отрезал головы и лапы и унес… Я и подумал – что такое? Думаю, зачем это он ворон ощипал? Встал, пошел на кухню и вижу: их тетушка Афросинья жарит на большой сковороде. Я ее и спрашиваю: «Что это ты жаришь?» А она мне отвечает: «Дичь жарю». – «Нет, – говорю я ей, – это, тетушка, вороны…» Она страсть как рассердилась на меня. Я вот Васе и рассказал, а он с фонарем жерлицы на щук ставил, на реке. И зашли мы с ним посмотреть, где Василий щипал ворон. Перьев там ужас сколько…

Вася хохотал.

– Какой вздор, – сказал гофмейстер.

– Вот они, головки, – вынув из кармана головы грачей, Вася положил их на стол.

– Это не вороны, – сказал Караулов.

Все смотрели на головы грачей и не знали, что это такое… Только не вороны.

– Чьи это головы? – спрашивают охотники Герасима.

– Кто его знает, – отвечает Герасим, – только не вороньи. Нос – не то дятел, не поймешь.

– Какая это ерунда всегда у тебя, – говорит Павел Сучков.

– Ну какой вздор, это же не вороны, – сказал гофмейстер.

Приятель Вася хохотал и только мог выговорить: «Английские рябчики…» – и опять закатывался…

– Так обидно… и так горько… – говорю я. – За что, за что?..

– Ну-ну, знаете, господа, это несправедливо. Поблагодарим Константина за европейские блюда, – сказал гофмейстер. – Мало ли кого там когда щипали. Но рябчики были превосходные, и, знаете… я вспомнил… я ел их в Лондоне за обедом у королевы Виктории, да-с! Прекрасная дама… – И, встав, он поднял стакан с вином и выпил разом, смотря кверху, как бы в небеса.

Баба-Яга

I

Едем со станции до дому. Ко мне в деревню. Со мной приятели – охотники. Ехать восемь верст. Метель. Метет мягкий снег. Ползут розвальни. Приятель мой Василий Сергеич отвернулся, закутался, сидит, молчит.

Лошадь стала. Снег бьет в глаза.

– Чего, и не знамо что, куда ехать, – говорит возчик Батранов. – Иде и мост, не знаю. Чего еще поехали, надо бы переждать. А тут что?

– Да не замерзнем, – говорю я, – тепло, трогай.

– Где ж замерзнуть? А ехать куда, вот что. Ничего и не видать.

– Поезжай назад, – говорит мрачно Василий Сергеич.

– Назад, – отвечает возчик Батранов, – а где зад-то? Эх, грех неровный. Трогай, – дергает Батранов лошадь. Поехал и опять стал. – Знать, лес, – говорит Батранов. – Вот справа. Видать маненько. Во соснину. Лес, знать. Н-ну!

Лошадь тихо пошла. Розвальни качнулись, наклонясь, и задели пень. Батранов слез, взял за узду лошадь, пошел, мотая перед собой руками. Остановился.

– Я пошарю пойду – что тут. И кликну вам. – И ушел.

Долго ждали. Потом крикнул:

– Справа надоть!

Я откликнулся ему. Он подошел, сел и круто взял вправо.

– Как бы с кручи не чертануть, – сказал он про себя.

– Стой! – крикнул Василий Сергеич.

И Батранов опять стал, вылез и пошел. Возвращаясь, говорит:

– Эвон, там, в теми, что – огонек будто в окошке. Э-эвона, там. Я поведу лошадь.

И мы тихо едем среди невероятной мглы, и только перед глазами белые хлопья бьют в лицо. За шею, за ворот набивается снег.

Батранов встал. Перед нами что-то темное.

– Эх, во что, – говорит Батранов. – Заехали. Далече. Прямо к Бабе-Яге. Вот сейчас поведу. Завернем за сарай. Эвона, тут, видать, оно и есть. Выселок, значит. Она тута, Баба-Яга.