То было давно…

– Чего птицы! – сказал охотник Герасим. – Лоси вперед тоже знают. Сухое лето, я еще парнишкой был, Берендеево болото в сорок верст, торф горел и лес. А лоси все за месяц в Овсурово ушли. Все явились. Звери тоже знают.

– А вот я сегодня утром у мохового болота пастуха видел, старик. Хорошо он на свирели по утрам играет. Занятный старик. Говорил мне, что птица и волк любят слушать свирель.

– А, знаем его, – сказал сосед Феоктист. – Он никольское стадо пасет. Лука Григорьев, прозвище – Волчий пастух.

– Знаем, – подтвердил и Герасим. – Его отец был вроде колдун. Вот играл в рожок. Так, верно, того звали Волчий пастух. Моя мать сказывала: видали раз, как он играл, а против его волчина стоял, слушал. Верно то. И этот прозван по отцу. Говорили, что у того собаки две, овчарки. Были. А когда помер, дак они в лес ушли. Волки были. Вот что. Он их падалью кормил. Так верно – тот рожком всяких птиц собирал. На рожок летели. Играл хорошо. Как это он с тобой говорил, Лисеич. Он с охотником говорить не станет. Не любит охотников. Охотника волком зовет. Заметь, облаву на волков делали – узнал Лука, дак всех волков увел. На свист ушли. Вот его волки любят. У него ни одной овцы не пропадет. Ни телка. А волки завсегда рядом, тут, около его.

Хотелось мне рассказать про волчат, но я молчал.

– Свирель. Рожок. Верно, – сказал как-то загадочно Василий. – Ну а я вот без свирели птиц позову сейчас.

И он встал из-за стола, подошел к краю террасы, посмотрел в сад, вставил пальцы в рот, засвистал и защелкал. И вдруг в разных местах моего сада тоже засвистели птицы. И я увидел, как запрыгали в кустах синицы, малиновки – сад огласился веселым птичьим звоном.

– Это дело нетрудное, – сказал Василий. – Птицы – это музыканты. А вот волка на дудку позвать да из него собаку сделать – это будет «вот когда рак свистнет»…

Наступила ночь. Я посмотрел в окно моей комнаты. Вдали, за ржаными полями, лежал туман над болотом. А там, в хворосте, в болоте, прелестные дети, волчата. Какая их доля? Все против них, и всем они враги. И мне стало жаль маленьких красавцев-волчат.

Волки

В полночь ехали мы со станции: впереди мои приятели на двух подводах, а я замешкался на станции – давал телеграмму, в буфете закупил баранок ростовских, солонину ярославскую. Приятели уехали вперед, а я с Василием Княжевым сзади. Ехать двенадцать верст – на мельницу к Никону Осиповичу – рыбу ловить, ну и на охоту.

Тихая осенняя ночь; дорога грязная, переваливается тарантас из колеи в колею. Едем небольшим лесом, справа – река.

– Чу! – говорит возчик Захар. – Слышь, волки воют?..

Он встал. Тихо. Над темными елями ровная глубина неба. Вверху блистает месяц. На темной дороге блестит в лужах его отражение, и вдруг – далеко внизу, за лесной чащей, я услышал вой. Он переливался в несколько голосов, то дальше, то ближе.

– Это за Остеевом… – тихо сказал Захар и дернул лошадей.

Я слушал: вой то замолкал, то вновь начинался. И странно. Что-то было общее с этой ночью, осенним лесом, что-то родное в этих тяжких звуках волчьего воя. Почему-то вспомнилось ушедшее время. Казарма в Ейске, куда я был призван на военную службу, кубанский казак, молившийся Аллаху, стоя на коленях у койки и держа руки у ушей, смерть моей бедной матери… Театр, опера. Ван Занд. Жизнь моя показалась мне какой-то нечаянной, несерьезной перед звуками волчьего воя в ночи лесной пустыни. Россия – таинственный край!..

– Их осемь, – сказал возчик Захар.

– А почему ты знаешь, что их восемь? – спросил я.

– Да ведь слыхать: четыре матерых, а то молодые.

– А почто они это воют?

– Эх, почто. Жалуются.

– Как – жалуются? Кому?

– Как – кому? Богу. Просят, значит, прощенья за живодерство ихнее. Человек-то пост держит. Хошь – ест мясное, хошь – не ест. А волку – никак не возможно.

– Это верно, – заметил Василий Княжев. – Это они молитву поют об жисти их волчьей, чтоб с голоду по зиме не сдохнуть. Да ведь другой бы тоже б завыл, не хуже волка, да совестится. Засмеют – боится.

Впереди, в тишине ночи, послышался стук колес на мосту.

– Это наши едут, – сказал Василий.

– Трогай, – говорю я Захару, – мы далеко отстали. Вон, они мост переехали.

– Чего мост? Нам ведь на мост не надоть, – ответил Захар. – Мельница влево будет, а на мост, это – прямо к волкам, значит…

Вдруг впереди мелькнул огонек – кто-то ехал на нас. Вот уж и видно курящего доктора Ивана Ивановича.

Когда мы подъехали, доктор соскочил с тарантаса и, подойдя к нам, сказал:

– Что делается! Не туда поехали. Слышали, как волки-то воют? На них ведь едем. У Павла Александровича одно ружье, и то – дробь. А у Василия Сергеевича удочка только. Ну револьвер еще. А что с револьвером? Ну Василий Сергеевич: «Стой! Дальше не еду…» Да и дороги никто не знает. Вернулся за вами. Отстали вы далеко.

– На мост не надоть, – говорит Захар. – Влево брать, на мельницу ежели.

– Волки далеко, – говорю я. – Это в Остеевской пустоши.

– Не, – сказал Захар, – ближе. Версты три, не боле, в болоте.

– Они там все у моста, – сказал Иван Иванович. – Ехать не хотят. Ждут утра.

Доктор сел в повозку, и мы тронулись.