Сказала так, словно и не было у них почти года разлуки, словно виделись недавно, а он — такой нетерпеливый! — вздумал вопреки уговору нагрянуть к ней в неурочный час.
— Здравствуй, Вера… Ты что — обозналась? Это ж я!
— И слышу и вижу — ты. Здравствуй, Тим.
У него из-под ног начала уходить крыша; непроизвольно обеими руками ухватившись за огромный мохнатый воротник, он громко спросил:
— Вера! Ты действительно недовольна, что я пришел?
— Тим, возьми тулуп Михеича, — слегка отстраняясь, сказала она и оглядела звездное небо. — Холодно.
_ Вера! Мне и в самом деле сейчас холодно, но не от мороза. От твоего ледяного спокойствия. Ты не рада мне?
— Честное слово, Тим, такое скажешь… Возьми же тулуп.
— Да возьму, возьму эту злосчастную овчину, только скажи: что случилось?
Метнувшись в сторону, он оскользнулся одной ногой, но удержался. Схватив тулуп в охапку, вернулся. Вера тем временем вновь отошла к трубе и стояла, привалившись к ней спиной. Не зная, что и думать, он потерянно спрашивал:
— Ты что, всю ночь вот так, под открытым небом? — А в голове бурлило! «Так тебе и надо, шибко занятый курсант-лейтенант, терзайся и вспоминай, как мило разглагольствовал: буду помнить… каждый выходной писать… Вот и кукарекай на «седьмом небе» — оправдывайся». А с губ продолжали срываться беспомощно-вялые слова: — Почему не на чердаке — налета ж нет?
— Но может быть. А на чердаке нехорошо пахнет. Кошками. Здесь лучше, а в кожухе да в валенках совсем как на печке… Между прочим, ты один пришел? Внизу тебя никто не дожидается?
Тулуп, выскользнув из рук, распластался подстреленным зверем.
— Что за странный вопрос? Кто меня может дожидаться внизу?
— Тебе лучше знать.
— Вера, в конце концов ты скажешь честно и прямо, что у тебя произошло?
— Честно и прямо? У меня? — Голос ее сорвался, задрожал. — Это не у меня, а у тебя произошло;» когда приехал — и только сейчас объявился… на крыше.
В груди заныло.
— Значит, знаешь? А я звонил тебе сегодня и понял, что твои домашние…
— Мои домашние, мои домашние! — перебила она, горячась. — Они и не узнают никогда, что ты умеешь обманывать. Для них ты — образец честности… Для Риточки, между прочим, тоже.
— A-а… вот откуда информация, — протянул он и, не выдержав напряжения, ногой отшвырнул тулуп, шагнул к ней. — Ну виноват, ну извини меня за вынужденное молчание. Слышишь, Вера… любимая моя Верка, извини и прости. Не хотел появляться перед тобой в такое тяжелое время без ясного ответа на возможный твой вопрос: куда назначен?.. Теперь же — спрашивай!
Она грустными глазами вглядывалась в его возбужденное лицо и молчала. Поймав ее руки, он сжал их и заговорил быстро-быстро, словно то, о чем он ей сообщал, полностью оправдывало его в ее глазах:
— Верка, ты только представь: буду воевать совсем близко от Москвы, а значит, и от тебя — наш авиаполк стоит в Монино. Знаешь, где это?
— Когда? — не реагируя на его торопливую речь, осторожно спросила она.
— Что?
— Уезжаешь… когда?
— Завтра… утром.
— Тим… что ты наделал, Тим… Два дня избегал меня, а завтра утром опять уезжаешь…
Вера заплакала, ноги ее ослабли, и она, упираясь спиной в трубу, медленно сползла на снег.
— Вера… Верочка! — засуетился он, хватая тулуп и подсовывая под нее полу. — Вот так тебе будет лучше. Ты просто устала здесь стоять. Посиди отдохни. И я рядом пристроюсь, и у нас с тобой будет целая незабываемая ночь над Москвой… Смотри, и мне овчины хватит. Славный мужик ваш Михеич, шубу, как Иван Грозный Ермаку, со своего плеча пожаловал.
— Ты ноги получше укутай себе, не приморозь, — тихо сказала она и, прижавшись к нему, сама нашла вздрагивающими губами его губы.
Плотный пуховой платок сбился с ее головы, сполз назад, и коротко остриженные волосы высвободились, взвихрясь светлой копенкой.
— Вера! Косы… где твои знаменитые косы?!
— А… — Она наморщила переносье. — Одна морока… Не до них мне сейчас.
— Ай-яй-яй, какие были косы! Все мальчишки пялили на них глаза, — сокрушался он, заботливо натягивая на ее голову платок, и тут же, вспомнив стихи поэта, переиначил их: — Но… я тебя и такую, и бескосую я люблю.
Прильнув друг к другу, они долго сидели молча в овчинном гнезде и смотрели на затемненную Москву. Декабрьское небо было многозвездным и спокойным. И лишь однажды где-то далеко, на западной окраине, резво всколыхнулись и скрестились голубые мечи прожекторов, запульсировали на черно-синем горизонте густые вспышки заградительного зенитного огня. Но вскоре и там все успокоилось — лучи опали, сникли, вспышки погасли.
— Не пропустили, — прошептала Вера.
— Да, сквозь такую горячую завесу им нелегко пробиться… А на отходе наверняка их наши истребители перехватят!
Она подумала: «Он завтра уезжает в часть и, возможно, тоже будет в такую же ночь перехватывать их… Это ж очень опасно!» И зябко повела плечами.
— Говоришь, как на печке, а сама дрожишь.
— Нет, Тим, мне тепло… Честное слово, тепло. Только я очень-очень прошу тебя: пожалуйста, Тим, будь осторожен… там… Понимаешь?