Часа четыре еще томились курсанты на рубеже, не ведая, что совсем рядом, в Севастополе, после бомбежки пролилась кровь и занялись первые пожары. И только к восьми часам утра, когда к цепи подкатил грузовик и всем курсантам раздали подсумки с боевыми патронами, от пары к паре метнулось зловещее, тяжелое, как взрыв, слово — война…
Отряд Голубева сменили около полудня и вернули в городок. В строю перед казармами стояли все курсанты школы, свободные от оцепления. На трибуне — качииское начальство. Одеты по-походному, генерал в гимнастерке, с противогазом и пистолетом на боку.
Рядом с трибуной под наблюдением политрука Шубина электрик Ахмет и клубный радист заканчивали крепление на ближайшем дереве граненого, похожего на звукоулавливатель громкоговорителя.
Ровно в двенадцать дня радио Москвы объявило о выступлении народного комиссара иностранных дел. Давно над Качей не было так тихо, как в те минуты ожидания выступления Молотова. И он заговорил знакомым, с легким заиканием, голосом:
— …Фашистская Германия без объявления войны совершила вероломное нападение на Советский Союз и вторглась в пределы нашей Родины…
В конце выступления голос народного комиссара возвысился:
— Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
Тут же полковой комиссар Горбунов открыл митинг и предоставил слово начальнику школы.
«Война! — тем временем думал Тимур, крепче сжимая винтовку. — Все… теперь долго не задержат — выпустят!» А строй школы замер, затих. В глазах у курсантов ожидание: что им скажет генерал?
— Качинцы! — незнакомо высоким голосом прервал тишину Туржанский. — Только что вами прослушано правительственное сообщение, что в результате коварства гитлеровского правительства развязана война. Бои развернулись по всему фронту нашей западной границы, а фашистские самолеты бомбили близкий и родной наш Севастополь. Коварному нападению с воздуха подверглись и другие мирные города. Пролита кровь советских людей. Вторгшийся в пределы нашей страны враг топчет землю Украины, Белоруссии и Прибалтики. Этот безумный шаг Гитлера приведет фашистскую Германию в итоге к жестокому поражению. С этого часа вся работа школы перестраивается на военный лад, весь личный состав школы переводится на казарменное положение…
В голове у Тимура — вихрь мыслей, которые сводились к одному: «Скорей бы к самолету, а там… А там и до выпуска рукой подать, а это значит — скоро в боевую авиачасть!» Слова генерала теперь звучали как бы издалека:
— …авиационный полк, три дня тому назад рожденный в стенах Качи, крыло в крыло с другими истребительными частями Крыма готов достойно встретить наглого врага. И пусть воздушные пираты не тешат себя первым прорывом в крымское небо, их бомбовозы найдут себе могилу на дне Черного моря!
Острый блеск глаз Тимура не укрылся от стоявшего с ним рядом Владимира Ярославского.
— О чем думаешь? — шепнул он.
— О чем — спрашиваешь? Земля горит под ногами, а мы стоим… слушаем…
Но не долго стояли курсанты в строю. Прямо с митинга их развели по аэродромам, и они прочно обосновались у своих самолетов, подчиняясь законам фронта: на занятия выходили в полном боевом снаряжении, самостоятельно летавшие поднимались в воздух с заряженными пулеметами. И внизу, под крылом, непривычно голо: со всех стартов убраны флажки, ограничивавшие взлетные, посадочные и нейтральные полосы; одно лишь одинокое «Т» бледнело на хмуром буровато-сером поле.
Группа лейтенанта Коршунова теперь постоянно находилась на третьем аэродроме. Перед тем как выпустить в зону своих курсантов, осунувшийся, с ввалившимися щеками, инструктор строго наставлял:
— Ваше дело — шлифовка фигур. Не отвлекайтесь, не ищите «юнкерсов» и «хейнкелей» днем — фашисты не дураки, знают, куда и в какое время надежнее всего летать.
— А если вдруг? — опасливо подал голос Котомкин-Сгуров.
— На «вдруг» ответит ПВО Крыма. А если кто и в школьные зоны прорвется, то у нас есть кому их встретить — истребители майора Сидорова начеку.
Когда Тимур готовился к очередному самостоятельному вылету, Коршунов особенно пристально взглянул на него и, переходя на «ты», негромко, чтоб не слышали другие, предупредил:
— Тимур, смотри, будь внимателен, не зарывайся. Ты знаешь, о чем я говорю, Жду из зоны тебя секунда в секунду.
Взлетая, Тимур все еще видел темные, лихорадочно сверкающие глаза инструктора и его неузнаваемо почерневшее, худое лицо.
«Я вас понимаю, товарищ лейтенант. Всей группе стало известно, что вы тоже просились в полк Сидорова, а потом просто на фронт, а вам генерал ответил, как отрезал: а кто будет доучивать ваших курсантов?.. Кто вообще будет готовить летчиков-истребителей фронту?»
В зоне Тимур, выполняя одну фигуру за другой, в малые промежутки времени всматривался в таявший где-то в недосягаемом отдалении морской горизонт.
«Хотя бы один подлетел, я б его…» — и припадал к прицелу, однако в холодном, как ледок, окуляре со строгим перекрестием мирно голубела все та же пустынная даль.