Пыльная, почти без растительности, приволжская равнина приютила на окраине поселка Красный Кут бревенчатые постройки барачного типа. Что в них размещалось в мирное время — никто из приезжих таким вопросом не задавался. С грехом пополам разместились сами, превратив эти неуютные жилища в казармы, учебные классы и хозяйственные помещения. А вместе с прилегающей кочковатой и скучной степью, именуемой отныне полевым аэродромом, все это стало теперь называться авиагарнизоном. Здесь разместилась эвакуированная Качинская школа военных летчиков.
В Красном Куте все было не так, как на опаленной войной территории, которую преодолевали пять долгих суток. Там с вечера и на всю ночь земля погружалась в непроглядную, затаившуюся темень. На новом же месте по вечерам и даже ночью на улицах и в домах беспечно горел свет — затемнения пока еще здесь не проводили. Невольно думалось: «Далековато залетели от войны!» Однако недобрые вести с фронта доносились сюда быстро и достоверно, и не только официальными источниками — радио и газетами, — но и ходкой молвой, не признающей ни расстояний, ни ограничений военного времени.
Так однажды утром, еще до передачи московских последних известий, из барака в барак прокатился тревожный ропот: гитлеровская авиация прорвалась к столице… Олег Баранцевич, будучи дневальным, встретил только что вернувшихся с физзарядки курсантов взволнованным возгласом:
— Братцы! Фашист, зараза, нашу Москву бомбит, а мы все еще физкультурными комплексами забавляемся да летаем, как в заколдованном круге!
Курсанты, еще обнаженные по пояс, осадили трансляционный репродуктор. Настенная тарелка «Рекорда» зашипела, словно патефон, когда прокручивают старую, давно заезженную пластинку. Знакомый голос диктора объявил:
— …Слушайте приказ Народного комиссара обороны Союза ССР…
— Так и есть — бомбили, — шепнул Тимур Степану.
Степан Микоян закусил нижнюю губу и весь напрягся, смуглое лицо его посерело. А диктор уже не просто вещал, а гремел на всю казарму:
— В ночь на двадцать второе июля немецко-фашистская авиация пыталась нанести удар по Москве. Благодаря бдительности воздушного наблюдения (ВНОС) вражеские самолеты были обнаружены, несмотря на темноту ночи, задолго до появления их над Москвой…
— Слышите, ничего трагедийного, только пытались… — заговорил было Котомкин-Сгуров, но стоявшие сзади сразу же осекли его чувствительными тычками в спину.
— На подступах к Москве, — наращивал диктор торжествующую интонацию, — самолеты противника были встречены нашими ночными истребителями и организованным огнем артиллерии. Хорошо работали прожектористы. В результате этого более двухсот самолетов противника, шедших эшелонами на Москву, были расстроены и лишь одиночные прорвались к столице. Возникшие в результате бомбежки отдельные пожары были быстро ликвидированы энергичными действиями пожарных команд…
«Прорвались-таки!.. Бомбили!.. Даже горела Москва!» И Тимур, стиснув локоть Степана, шепнул:
— Ну, а сбили хоть одного?
Диктор будто только и ждал этого вопроса:
— Нашими истребителями и зенитчиками сбито, по окончательным данным, двадцать два самолета противника!..
Рыжов, грузный и насупленный, стоял позади всех; не выдержав напряжения, он ожесточенно гаркнул:
— Так их, залетную сволоту!
«А все-таки прорвались… бомбили…» — не утихало возбуждение, и Тимур весь день — и на занятиях в классе, и отрабатывая обычные упражнения в воздухе — нет-нет да и вспоминал о Москве, о своих близких и знакомых, которые прошлой ночью пережили вражеский налет. Как после нехорошего сна, смутное беспокойство — а пережили ли? — не давало сосредоточиться, отвлекало. В тот же вечер написал всем, кого невольно вспомнил сегодня, — кому пространные, а кому, как телеграммы, коротенькие весточки. Отсылая письма, вдруг подумал: «Раз пишу им, значит, ничего страшного с ними не стряслось — ни с тетей Клашей, ни с Екатериной Давыдовной, ни с Таней, ни с Лидией Ивановной… И конечно же ничего не могло случиться с Верой…»
Написал и Ворошилову, сообщив, что в школе у них перемены: генерал Туржанский простился с курсантами, пожелал им обрести чкаловские крылья и уехал в Москву. Наверное, удовлетворили его просьбу о фронте, хотя сам он строго отчитывал своих комэсков, командиров отрядов и инструкторов, тоже рвавшихся в действующую армию. Сообщил и о том, что теперь у них новый начальник школы — дважды Герой Советского Союза генерал Денисов (воевал в Испании!), а также о том, что их группа вместе с инструктором лейтенантом Коршуновым переведена в другую, первую, эскадрилью, потому комэск и командир отряда у них теперь другие — майор Гайдамака и капитан Анистратов. И еще новость: в связи с пертурбацией появился в их группе еще один курсант — Рюрик Павлов, а в школу прибыли новички, совсем молоденькие хлопчики, в том числе и брат Степана — Володя Микоян…