Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук

Мне становится легче только на мосту. Я смотрю в воду. Хорошо, что железнодорожный мост, тут почти никто не ходит. На пешеходном так не поревёшь, там люди.

Потом я выдираю из скетчбука мои рисунки мостов и кидаю их в воду.

Ветер их подхватывает и уносит куда-то под мост. А я думала, они будут так красиво падать. Опять ошиблась.

* * *

Я не могу рисовать. Совсем. Хотела событий в жизни? Дохотелась. И что? Я раньше думала: если бы у меня была сложная жизнь, полная лишений и страшных разочарований – мне было бы что рисовать!

И что? И ничего. Потому что никакой я не художник.

Небо обыкновенное. Голубоватое, в дымке. Ничего такого особенного. Не пасмурно, не хмуро. Никаких тебе грозовых туч. Обычное небо. Даже как-то не хочется смотреть.

Пашкины рисунки я тоже хотела выкинуть. А потом не смогла. Хорошие ведь рисунки. Ну, не то чтобы гениальные. Но всё равно жалко.

Может, я сама виновата. Может, я его действительно достала. А ему хочется одному.

Я утыкаюсь в телефон и играю в «2048». А чего ещё делать? Не уроки же?

* * *

В школе Тоня поздоровалась со мной, как всегда. То есть ничего не произошло – кивнула, как раньше.

Конечно, у неё полно друзей. Ну, не совсем друзей – но ей всегда есть с кем поговорить. А я напридумывала себе.

С Тарасовым они хихикают всё время. Неужели Тоне Свиреповой нравится Тарасов? Хотя почему бы нет, он высокий. Наверное, высокие всем нравятся. И волосы у него каштановые, длинные. Он их всё время со лба откидывает таким романтическим жестом. Прекрасный принц.

Диксон, дурачок, тоже себе волосы отрастил. Висят сосульками. Если бы ещё ему Тарасов поведал тайну, что голову надо мыть.

Хотя, наверное, Тарасову это выгодно – Диксон удачно оттеняет его красоту.

* * *

Самое ужасное, что Пашка дома. До него расстояние в толщину книги. Сидит там в своём планшете, ему и дела нет до меня.

Я делаю геометрию третий час. Не могу сосредоточиться. Если бы у меня был друг, я бы написала: Мишка, спасай! Ничего не понимаю!

Но у меня нет друзей. И я лезу в готовые решения. Смотрю на них, как баран. Никак не понять.

Пришлось просто переписать, и всё. А ведь ещё алгебра. И история.

Хорошо ещё, никто не дёргает, у родителей тоже свои дела.

…Зашёл папа. Спрашивает: вы чего не ложитесь?

– Мы же не ужинали ещё, – отвечает Пашка.

– А почему вы, кстати, не ужинали? – голос у папы странный какой-то, стеклянный. – Потому что никто не приготовил и не позвал?

– У меня уроки, – говорю я.

А Пашка молчит.

– Значит, у вас дела. Ясно. И если никто в рот вам не положит, так с голоду умрёте. А вам не пришло в голову что-то приготовить, например? Не только для себя, но и для всех. Я уж не говорю о том, что можно было поинтересоваться, как мама себя чувствует.

– Пап. Чего случилось? – я выхожу из своего стола, стою возле стеллажа, на нейтральной территории, не на Пашкиной.

– Мама в больнице. Я её отвёз только что. Вы что, правда тут ничего не слышите?

Тут уже и Пашка вскочил, и второе ухо наушников тоже вытащил.

– Что случилось? А?

– Аппендицит, – говорит папа, – острый. Она думала, так, живот болит. Пройдёт. Таблеток наелась. А вы бы хоть зашли, спросили.

– Я же не знала! Пап, я думала, она спит просто!

– Никогда вы ничего не знаете. Пойдёмте хотя бы макароны сварим, что ли. С обеда ничего не ел.

Идём на кухню. Мы с Пашкой мешаем друг другу – всё-таки, чтобы поставить макароны, нужен один человек. Второй только мешает. Я смотрю на него, а он вдруг поднимает голову и тоже смотрит на меня. Глаза светлые, просто белые. Злится. Я-то тут при чём?

Аппендицит. Это же вроде бы несложная операция, стандартная. Тем более – папа её к дяде Саше отвёз, это наш знакомый доктор. Наверное, неделю мамы не будет. Значит, самим надо как-то жить.

* * *

Утром мы с ней говорим по телефону, голос весёлый. Операцию завтра сделают, несколько дней подождут и выпишут, наверное.

В школе я смотрю на Мишку, как он отвечает у доски. Смешно поправляет очки указательным пальцем. У любого другого этот жест был бы придурковатым; а у Миши естественный.

Откуда он всегда знает ответ? Строчит задачу, будто на самолёт опаздывает. Хоть бы задумался на секунду.

На перемене я смотрю в окно. Достала скетчбук, но рисовать нечего. Не школьный же двор; а своих мыслей нет.

– У тебя нормально всё? – спрашивает Миша.

Я даже вздрагиваю. Он спрашивает! Я думала, он вообще не знает, что я с ним в одном классе учусь!

…Рядом, оказалось, стоит Тоня. И она ему отвечает: нормально, да.

Он Тоню спросил, а не меня. Оказалось, у него глаз немного косит – а я решила, на меня смотрит.

Ещё и косой! Как вот он живёт, ужас!

…У Тоньки красные глаза. А ведь у неё тоже что-то случилось; а я не могу спросить, что! Ну, как так просто спросить?..

Вот – всем, может, хуже, чем мне. У меня мама в больнице, и с братом поссорилась. Кому расскажи – любой скажет: а, у меня так было.

А я семь лет училась с ними и думала, что у них всё в порядке.

* * *