Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук

Я бегу на кухню, но там нет никакой мамы, там Пашка. Ест суп и прихлёбывает, как поросёнок. Взрослый же человек!

– Ну, как? – говорит он. – Понравилось?

– Это мама купила? – спрашиваю я. Конечно, мама; папа же на работе!

– Это я купил, – говорит вдруг Пашка. – С Новым годом, Ирка!

– Ты чего, сбрендил? Какой Новый год!

– По старому календарю, – невозмутимо объясняет он. – Раньше первого марта отмечали. И я же тебе ничего не подарил в этом году.

Как будто в прошлом дарил. Я ничего не понимаю! Пашка купил мне ролики! Как это?

– Паш… Ведь старые есть, зачем?..

– Старые тебе ещё летом малы были.

– А твои же есть?

– Ну, мои… Сколько можно за мной донашивать! Я их другу отдал, у него брат. А тебе новые.

– А тебе?

– И себе купил. Нам вместе.

И он выставил ноги – оказалось, он в роликах сидит! Прямо на кухне!

– Ну что, поехали? Кататься?

– Прямо сейчас? – я как-то не верю. Может, я сплю?

* * *

Я быстро заглатываю суп и забегаю в свою комнату переодеться. А там на столе лежит картинка. Не ксерокс, копия от руки. Очень похожая, кстати. Тышлер.

– Пашка! Неужели сам?

– Ну, а кто. Не очень удачно, но пока лучший вариант.

– А откуда ты?..

– Ну, заметил. Что ты интересуешься. Ладно, давай скорее выходить, чего ты застряла!

И мы с Пашкой выходим. Прямо на роликах. Ноги отвыкли, и так высоко! Будто я совсем уже выросла. А Пашка вообще стал километровый. Мы, громыхая, заходим в лифт. А потом он помогает мне спуститься.

Главное – доковылять до набережной, ещё остался лёд, и асфальт так себе, и реагент этот ужасный! Жалко новые ролики. Надо было всё же в кроссовках до набережной идти.

Наконец мы переезжаем переход и оказывается на велосипедной дорожке. Она чистая-чистая! И солнце! Правда, ветер сильный, гоняет облака. Но это даже и к лучшему!

Левой, правой… Сезон открыт! И я радуюсь. Кажется, впервые за все эти дни так радуюсь! «С Новым годом», «с Новым годом» – поёт у меня внутри. Что, правда Новый год?

Пашка умотал далеко вперёд; потом красиво развернулся – вот он умеет всё же! – и вернулся ко мне. Навстречу идёт бабушка с собачкой, улыбается нам. Наверное, она думает, что я Пашкина девушка, вдруг понимаю я. И мне это страшно нравится.

Нравится ехать с ним, хотя мы просто молчим. И едем рядом.

…А потом он говорит:

– Что, Сашка не понравилась тебе?

– Какая Сашка?

– Фотография у меня в столе.

– Почему не понравилась?

– Перевернула.

– Я нечаянно, – оправдываюсь зачем-то я. – Я же паспорт искала! Не рассмотрела даже.

Ну вот, он решил, я специально.

– Это девушка твоя? – решаюсь спросить я.

Пашка хмыкает.

– Нет. Не больно-то я ей нужен.

Пашка? Не нужен?!. Я чуть не упала!

– Ты же одна думаешь, что я такой неотразимый! Как ты не понимаешь: я обычный человек, даже похуже других. Пойми, мне от твоего восхищения только хуже!

– Нет никакого восхищения, – оправдываюсь я, – много ты о себе думаешь. И не ходила я за тобой, не следила! Случайно на тебя наткнулась, и всё!

– Да ну. Я тебя миллион раз там видел, у Сашкиного дома.

– У какого дома?

– Вон там, – Пашка показывает через реку на ту сторону.

– Пашка! Ты совсем дурак; я просто люблю там гулять, и всё! Я же не знала, что ты к своей девушке ходишь!

– Да не хожу я… так. Круги накручивал вокруг. И потом, она мне сейчас помогала. С рецептами. Она сама готовит – они с отцом вдвоём живут. А теперь всё, мне готовить не нужно, и ей неинтересно.

…Только теперь мне становится ясно. Глупая какая эта Сашка! Что, она не видит, кто под её окнами болтается?!. Бедный Пашка; и тут ещё я оказалась – понятно, почему он на меня наорал!

– А рисунки твои видел. Хорошие, – говорит вдруг он.

– Спасибо, – говорю я.

И мы разворачиваемся у моста – ноги с непривычки устали, да и холодно. Поедем домой.

…У самого подъезда Пашка вдруг говорит мне:

– А ты правда сказала там, в полиции, что никуда без меня не уйдёшь?

Я киваю. Значит, ему передали. Вот откуда Новый год. Теперь всё ясно.

Стуча роликами, мы поднимаемся к лифту. Может, надо ещё что-то сказать, но лучше не говорить. Не портить.

* * *

Я показываю Пашке Тонину птицу. Страшную, с опущенным крылом и злым взглядом.

– Ого, – говорит он, – какая у тебя одноклассница.

Да. А я смотрю и думаю, как что-то большое и тёмное пронеслось мимо меня. Будто легла тень от этого крыла, на мгновенье; а теперь всё закончилось. Задело самым краешком. Но всё равно страшно, потому что птица эта где-то летает.

– А что ты пишешь? – спрашиваю я.

– Да так. Ерунду всякую; не выходит. Будто внутри есть, а словами не получается.

Ладно, не хочет говорить.

– Если когда-нибудь закончу и не сожгу – покажу. А ты, Ирка, красками не хочешь рисовать?

– А что – тушью плохо разве?

– Нет; как раз очень хорошо. Я просто думаю, что ты красок боишься. Как и тушью боялась начать. А ведь сейчас весна начнётся; столько цвета будет. Давай, а?

– Ну, может, – говорю я.

Вообще не знаю. Наверное, я правда просто боюсь. Боюсь, что не получится. Но пока не начнёшь – и не узнаешь, так ведь?