Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук

После школы меня забирает папа, и мы едем к маме. В больнице странно. Тебе дают белый халат, и ты там ходишь, будто имеешь отношение к болезням. Но на самом деле ты так, наблюдатель. А тут вон кого-то на каталке повезли. Человек равнодушно смотрит в потолок, наверное, видит себя будто со стороны и думает: вот, меня везут на каталке. Дожили. Докатились.

Но это ещё ничего – следующий на каталке был без сознания. И у него рука болталась. И санитар поправил руку – как неживой предмет.

Я представила, как этого человека на улице нашли, такого беспомощного; и кто-то привёз сюда. И никто не знает, как его зовут, а близкие его ищут…

Но папа сказал – скорее всего, он после операции, под наркозом.

И тут мне вдоль позвоночника холодно стало: это вот так завтра повезут маму?.. Почему-то это показалось даже страшнее, чем сама операция.

Тётки в шаркающих шлёпанцах, все несчастные… Неужели и мама тут такая!

…Нет, не такая. Весёлая, обычная мама. Обрадовалась, что папа ей книжку принёс. И ещё говорит: «Голову бы помыть. Шампунь принесли?» Будто это самое главное. Нормальная мама. Только очень маленькая почему-то.

Папа сразу пошёл зачем-то искать врача дядю Сашу, а мы с мамой пока говорили. Я подумала: мы сто лет уже так не говорили, всё некогда.

– Расскажи! Что у тебя в школе?

– По геометрии четыре, – начала я.

– Да не про геометрию! Как там твои друзья? Я так поняла, с Полиной ты теперь не особенно дружишь?

С Полиной мы никогда и не дружили, просто ходили в музыкалку вместе.

– А с кем дружишь?

И я неожиданно начинаю врать про Тоню Свирепову. То есть не врать, а просто рассказывать – как она здорово рисует птиц. Я же не говорю «мы дружим с Тоней», значит, не вру.

А потом мама взяла папину книгу, и из неё выпала открытка. Я перевернула и сразу узнала художника: Тышлер. У него такие женщины с городами на голове.

– Тышлер?

– Да, я очень люблю, – ответила мама. – Хорошо, что он тут попался.

Я хотела выпросить открытку себе, но стало понятно: маме нужнее.

Вернулся папа. Как ему белый халат не идёт, просто ужас! Я видела его фотографии из армии – так же ему не шла военная форма. Видно было, что он совсем не солдат. И сейчас видно, насколько он не отсюда. Всё спрашивал, что принести, а мама всё отвечала про шампунь.

А потом вдруг говорит:

– Ирка! Вы когда с Пашей были маленькие, открыточки мне рисовали, помнишь? Рисунки дарили на день рожденья… Нарисуйте мне чего-нибудь, а?

Я пытаюсь рисовать прямо там, на коленке: чашку кофе и круассан, как мама любит. Но выходит не круассан, а бешеный огурец. Вот я безрукая!

Но мама всё равно просит оставить ей рисунок.

* * *

Папа умчался дальше работать, а я решила пойти домой пешком. От больницы недалеко до берега, правда, река потом кружит через весь город, выходит долгий путь; зато я не заблужусь. Пойду по реке.

Совсем неизвестные места, заросли какие-то. Потом промзона, бетонный забор. Не везде у реки есть набережная; но потом я выбираюсь всё же «на чистую воду» – просто узкий тротуар, мимо мчатся машины – не очень-то и приятно. Но я люблю реку, даже когда она подо льдом; и мне нравится, что кроме меня тут никто больше не ходит. Почти.

Я думаю о Тышлере. Надо же, я как будто раньше его не очень знала, а тут вспомнила. И поняла, что он мне очень нравится. Какой-то особенный у него мир.

Потом я решаю сорить деньгами и покупаю себе кофе в каком-то ларьке. Не для питья даже, а руки греть. Я думаю, что всё будет хорошо; вот и мама такая весёлая.

Если не допускать плохих мыслей, то ничего плохого случиться не может. И я начинаю думать про маленького ушастого очкарика Мишу. Потому что думать про маму и не допускать плохих мыслей почти невозможно.

* * *

Когда я выхожу к своим местам, уже темнеет. И я опять не удерживаюсь – захожу на свой мост. На ту сторону не иду – просто греюсь. На той стороне, может, Пашка. Вот же, испортил мне ту сторону! Куда я теперь буду ходить?!.

Тут есть чёрные сиденья, я сажусь и смотрю на геометрическое переплетение оконных рам и фонарей. Фонари тут похожи на молекулы, они будто атомы – их соединяют жёлтые стержни. Щёлкаю на телефон – попробую всё же потом нарисовать. Сейчас нет сил, и замёрзла.

Домой не хочется. Дома Пашка. Везде может быть Пашка! Мне только и остаётся – сидеть на этом мосту.

Рядом кто-то тихо играет на гитаре. Тут многие греются, в морозную погоду этот стеклянный мост-теплица становится как клуб. Двое начинают танцевать. Я смотрю на фонари и ненадолго выключаюсь.

Нет, всё же надо идти. Заболею ещё, совсем холодно.

В окнах темно. Оказывается, Пашки нет дома, учесал куда-то. Знала бы – давно пришла!

На кухне страшный разгром, раскидал всё… Я заглядываю в холодильник. Еды нет; понятно, откуда она там возьмётся?

Я ставлю чайник и съедаю творожный сырок. Все же какой Пашка свинтус, чего-то ел – хоть бы тарелку за собой помыл!

Я с чашкой иду к себе.

Открываю скетчбук и телефон. Пытаюсь перерисовать эти сплетения моста – получается глупая паутина.

Чай холодный, всегда он остывает. Зачем грела?..

* * *