Тиберий Гракх

На следующее утро, выспавшись как следует, я важно спускался к Священной улице. Меня, как Эзопову лягушку, раздувало от гордости. Еще бы! Вчера еще школьник, сегодня я «свидетель защиты», или, как выразился бы вигил, «человек, от которого зависит судьба одного из самых загадочных дел». И хотя я еще не мог разобраться в сущности этого дела, это нисколько не сбавляло моей мальчишеской спеси. Я важно размахивал стареньким отцовским зонтиком, которым меня наградила мать вместе с многочисленными наставлениями, как им пользоваться. Да! Да! В моих руках зонтик, а не какая-нибудь капса для школьных принадлежностей. Я свидетель защиты.

И, как вы можете догадаться, я не удержался, чтобы не сделать крюк к школьному портику. Монотонный шум голосов слышался издалека. Внезапно он оборвался воплем. Не иначе Педон влепил кому-то из младших учеников ферулой. Меня всегда удивлял его глазомер. Ему бы в кубаря играть или гонять обручи!

Эта мысль развеселила меня, и я незаметно для себя прибавил шагу. Все же это не избавило меня от неприятного объяснения с вигилом. Он нетерпеливо прохаживался под вывеской с изображением свитка.

– Изволишь опаздывать! – начал он язвительно. – Клепсидра[52] на Форуме давно уже просвистела. – Ты думаешь, что претор[53] будет тебя дожидаться! Я уверен, что он уже открыл заседание, если только представители сторон ответили на его призыв.

Я хлопал глазами. Хоть убей, я не мог понять, о каком призыве он говорит.

Поняв это, Багор перешел на назидательный тон:

– Вот результаты того, что ты пропустил начало судебной процедуры. Вынужден тебе пояснить. Претор – это он ведет процесс – вызывает по очереди обвинителя и подсудимого с его защитником, что называется вызовом сторон, или призывом. Если стороны откликнутся на призыв, заседание суда начинается.

– А если не откликнутся? – поинтересовался я.

– О боги! – воскликнул вигил. – Видели ли вы со своей высоты такого неуча?! Если на суд по тем или иным причинам не явится обвинитель, считается, что он отказывается от обвинения, процесс прекращается, что не означает возможности появления нового обвинителя. Если не откликнется защитник, подсудимый проигрывает процесс и осуждается, как виновный.

Пока Багор наставлял меня, мы, обогнув святилище Весты, вышли на Форум. Пройдя сквозь фалангу бронзовых статуй, мы оказались перед базиликой Эмилия[54], старинным зданием, о назначении которого я знал, но внутри его никогда не был. Базилика была заполнена людьми в тогах. Их белизна сливалась с белизною колонн, слепя глаза. Приглядевшись, я не нашел ни одного свободного места.

– Наша скамья там! – бросил вигил, показав влево.

И снова меня обуяла мальчишеская гордость. Я вспомнил, что явился сюда не как простой зритель, а как свидетель защиты.

Перед скамьями, против прохода, была кафедра, наподобие школьной. На ней ораторствовал кто-то в белой тоге.

– Обвинитель Тит Аттий, – шепнул вигил. – Молодой человек, но уже успел отличиться на Форуме.

Я напряг слух. Судя по тому, что я слышал, человек на кафедре не успел еще уйти далеко в своем обвинении:

– Если бы боги хотели высказать свое отношение к этому невиданному преступлению, о судьи, я не стал бы отвлекать ваше внимание своим рассказом? Небожители, нелицеприятно следящие за всеми помыслами и делами сверху, терпеливо ждут вашего решения. Вам они вручают судьбу несчастной матери, лишенной в горькой старости супружеской опоры. Вам они передают охрану ее вдовьего состояния, на которое посягает, о нет, не какой-нибудь завистливый сосед, а самый близкий ей человек.

Пока все это произносилось, я искал взглядом обвиняемого.

– На первом ряду. Третий слева, – помог мне вигил.

Это был юноша лет двадцати пяти, с узким бледным лицом и впалыми щеками. Так выглядят люди, перенесшие тяжелую болезнь. Видимо, даже невиновному, а я не сомневался, что юноша невиновен, страшно предстать перед теми, кто имеет право судить поступки и жизнь.

Обвинитель тем временем воздел руки к небу.

– Если бы сила любви была способна оживлять холодный и мертвый мрамор надгробий, то Оппианик сам явился бы пред ваши очи. Вы увидели бы, кого потеряла Сассия в лице этого человека, вы поняли бы, почему она, скрепя сердце, подавляя материнские чувства, просит, нет, требует вашей защиты, о судьи. Но в наши суровые дни не происходит чудес, и мне приходится рисовать облик того, кого, увы, уже не вернуть.

Напряженную тишину, вызванную этими последними словами, нарушило всхлипывание. Все повернули головы. Сассия была в черной столе[55], с растрепанными седыми волосами. А ведь я помнил их золотистыми. Это превращение поразило меня. Тогда я не понимал, что почтенная матрона в приближении процесса перестала пользоваться краской.

Рядом с Сассией сидел Молчун. Он обнял ее, что вызвало движение среди публики. Еще бы! Пасынок утешал мачеху, в то время как родной сын оказался злейшим врагом матери. Я обратил внимание, что особенно волновались зрители на второй и третьей скамьях справа.

– Адвокаты! – пояснил Багор.