The Man of Property — Собственник

The colour in old Jolyon's eyes deepened; he paid his guinea.	У старого Джолиона заблестели глаза; он уплатил гинею.
They had not forgotten him.	Его еще не забыли.
He marched in, to the sounds of the overture, like an old war-horse to battle.	Под звуки увертюры он проследовал в зал, как старый боевой конь на поле битвы.
Folding his opera hat, he sat down, drew out his lavender gloves in the old way, and took up his glasses for a long look round the house.	Сложив цилиндр, он опустился в кресло, привычным жестом вынул из кармана перчатки и поднял к глазам бинокль, чтобы как следует осмотреть весь театр.
Dropping them at last on his folded hat, he fixed his eyes on the curtain.	Опустив наконец бинокль на сложенный цилиндр, он обратил свой взор на занавес.
More poignantly than ever he felt that it was all over and done with him.	Острее, чем когда-либо, старый Джолион почувствовал, что его песенка спета.
Where were all the women, the pretty women, the house used to be so full of?	Куда девались женщины, красивые женщины, бывало наполнявшие театр?
Where was that old feeling in the heart as he waited for one of those great singers?	Куда девался тот прежний сердечный трепет, с которым он ждал появления знаменитого певца?
Where that sensation of the intoxication of life and of his own power to enjoy it all?	Где то чувство опьянения жизнью, опьянения своей способностью наслаждаться по?
The greatest opera-goer of his day!	Когда-то он был завзятым театралом!
There was no opera now!	Нет теперь оперы!
That fellow Wagner had ruined everything; no melody left, nor any voices to sing it.	Этот Вагнер погубив все — ни мелодии, ни голосов.
Ah! the wonderful singers!	А какие замечательные были певцы!
Gone!	Нет их теперь.
He sat watching the old scenes acted, a numb feeling at his heart.	Он смотрел на актеров, разыгрывающих старые, знакомые сцены, и чувствовал, как цепенеет его сердце.
From the curl of silver over his ear to the pose of his foot in its elastic-sided patent boot, there was nothing clumsy or weak about old Jolyon.	Начиная с седого завитка над ухом и кончая лакированными башмаками с резинкой, в старом Джолионе не было и следа старческой неуклюжести и слабости.
He was as upright-very nearly-as in those old times when he came every night; his sight was as good-almost as good.	Такой же прямой — почти такой же, как в те прежние времена, когда он приходил сюда каждый вечер; такое же хорошее зрение — почти такое же хорошее.
But what a feeling of weariness and disillusion!	Но это чувство усталости и разочарования!
He had been in the habit all his life of enjoying things, even imperfect things-and there had been many imperfect things-he had enjoyed them all with moderation, so as to keep himself young.	Всю свою жизнь он наслаждался всем, даже несовершенным — а несовершенного было много, — и наслаждался умеренно, чтобы не утратить молодости.
But now he was deserted by his power of enjoyment, by his philosophy, and left with this dreadful feeling that it was all done with.	Но теперь ему изменила и способность наслаждаться жизнью и умение философски смотреть на нее, осталось только ужасное чувство конца.