The Man of Property — Собственник

At five o'clock the following day old Jolyon sat alone, a cigar between his lips, and on a table by his side a cup of tea.	На следующий день, в пять часов, старый Джолион сидел один, куря сигару; на столике рядом с ним стояла чашка чая.
He was tired, and before he had finished his cigar he fell asleep.	Он чувствовал себя утомленным и, не успев докурить, задремал.
A fly settled on his hair, his breathing sounded heavy in the drowsy silence, his upper lip under the white moustache puffed in and out.	На голову ему уселась муха, его верхняя губа оттопыривалась под седыми усами в такт тяжелому дыханию, раздававшемуся в сонной тишине.
From between the fingers of his veined and wrinkled hand the cigar, dropping on the empty hearth, burned itself out.	Сигара выскользнула из морщинистой, со вздувшимися венами руки и, упав в холодный камин, там и дотлела.
The gloomy little study, with windows of stained glass to exclude the view, was full of dark green velvet and heavily-carved mahogany—a suite of which old Jolyon was wont to say:	Небольшой сумрачный кабинет с окнами из цветного стекла, чтобы не видеть улицу, был заставлен мебелью красного дерева с темно-зеленой бархатной обивкой и сложной резьбой.
'Shouldn't wonder if it made a big price some day!'	Старый Джолион не раз говорил про этот гарнитур: когда-нибудь за него дадут большие деньги, и ничего удивительного в этом не будет.
It was pleasant to think that in the after life he could get more for things than he had given.	Приятно было думать, что со временем он сможет получить за вещи больше той суммы, которая когда-то была за них уплачена.
In the rich brown atmosphere peculiar to back rooms in the mansion of a Forsyte, the Rembrandtesque effect of his great head, with its white hair, against the cushion of his high-backed seat, was spoiled by the moustache, which imparted a somewhat military look to his face.	На фоне густых коричневых тонов, обычных для непарадных комнат в жилищах Форсайтов, рембрандтовский эффект его массивной седовласой головы, откинутой на подушку кресла с высокой спинкой, портили только усы, придававшие ему сходство с военным.
An old clock that had been with him since before his marriage forty years ago kept with its ticking a jealous record of the seconds slipping away forever from its old master.	Старинные часы, которые он приобрел почти полвека назад, еще до женитьбы, своим тиканьем вели ревнивый счет секундам, навсегда ускользавшим от их старого хозяина.
He had never cared for this room, hardly going into it from one year's end to another, except to take cigars from the Japanese cabinet in the corner, and the room now had its revenge.	Он никогда не любил этой комнаты и почти не заглядывал сюда, если не считать тех случаев, когда надо было взять сигары из стоявшей в углу японской шкатулки, и комната теперь мстила ему.
His temples, curving like thatches over the hollows beneath, his cheek-bones and chin, all were sharpened in his sleep, and there had come upon his face the confession that he was an old man.	Его резко выступавшие виски, его скулы и подбородок — все заострилось во время сна, и на лице старого Джолиона появилось признание, что он стал стариком.
He woke.	Он проснулся.
June had gone!	Джун уехала!
James had said he would be lonely.	Джемс сказал, что ему будет тоскливо одному.
James had always been a poor thing.	Джемс всегда был глуповат.