Тевтонский орден

Трудно найти другую систему философии, которая глубже уходила бы в область чистых умозрений, чем Кантовская. Трудно сыскать, по-видимому, и менее схожие натуры, чем французские философы XVIII в., эти ярые политики, вызывавшие на бой весь существующей строй вещей, и современный им кенигсбергский профессор, прославившийся полной непритязательностью и удивительной правильностью своего образа жизни. Когда Кант выходил со своим верным слугою из дома, — так рассказывает Гейне, — и направлялся к «аллее Философа», чтобы пройти ее по положению двадцать раз из конца в конец, кенигсбергские обыватели вынимали часы, и если у кого-нибудь стрелки оказывались при этом не на половине третьего, то владелец часов их переводил. И между тем этот скромный мыслитель был революционер. В своей известной книге О Германии и, где Гейне задался целью познакомить нас с своей родною страною — не скрывая, впрочем, своего сомнения в том, чтобы мы были способны в ней что-нибудь понять, — он объясняет нам фантастическим сравнением тот странный для нас факт, что профессор мог произвести революцию. Один английский механик, — так рассказывает Гейне, — состроил однажды удивительного человека-автомата. Автомат этот ходил, разговаривал, одним словом, чтобы быть настоящим человеком, ему не хватало только души. И вот автомат захотел иметь душу. День и ночь он неотступно требовал ее у своего фабриканта. Несчастный механик, измучившись с ним, убежал на континент. Но машина погналась за ним и, настигнув его, снова жалобно завела ему над ухом: Give me a soul, дай мне душу! «Да, грустно бывает, — продолжает Гейне, — когда созданные нами тела требуют у нас, чтобы мы вложили в них душу; но еще мучительнее, еще страшнее создать душу и слышать, как она требует от нас тела и преследует нас желанием воплотиться… Мысль, рожденная нами в нашем мозгу, одна из таких душ, и не знать ее творцу покоя, пока он не облечет ее плотью. Мысль требует воплощение в действии!» Такую-то новую душу, стремившуюся к воплощению, и породил в своих учениках Иммануил Кант; он произвол на свет мысль, ставшую действием в тот роковой час, когда государство Фридриха Великого, казалось, разбито было вдребезги: ибо ученики Канта вынесли на своих плечах дело воссоздание прусской монархии. Их наставник раскрыл перед ними всю ограниченность разума, но в то же время показал им, что мы — полные властители своих действий; насколько принизил он ум, настолько же возвеличил он волю; и его ученики из государственных людей и философов, видя Пруссию, это творение политической рассудочности, на краю гибели, решили спасти ее напряжением деятельной воли. Государственные люди провозгласили, что для блага общежития необходимо снять всякие путы с частной инициативы: в благодетельном законе 9 октября 1807 года «О свободе собственности» они заявили, что вечные законы справедливости, равно как принципы здравого государственного устройства, требуют удаление всех препятствий, которые раньше мешали индивидууму развивать свободно свою энергию в стремлении к благосостоянию. Для философов, привыкших к созерцанию вечного и неизменного, поражение Пруссии на поле битвы, как оно ни было ужасно, являлось только случайностью, а перед случайностями они не привыкли склонять головы. Есть блага, сказали они, на которые даже Наполеону никогда не наложить руки; это — вера, наука и заветы прошлого. Надобно только оживить веру, придать книге более доступный для массы характер и поручить науке дело обновление умов путем воспитания. Так зародился в головах метафизиков из школы Канта двойной план — поднять материальные силы путем уничтожения всех феодальных пут и пробудить умственные силы путем основания университета. Как ни длинны вышли мои объяснения, но они окажутся, полагаю я, нелишними для многих французских политиков, слишком уже пренебрежительно относящихся ко всему, кроме чистой политики, и помогут им уразуметь странную на первый взгляд мысль, что можно загладить военную неудачу основанием школы.

Подготовительный работы по основанию берлинского университета. — Проекты и теории.