Тевтонский орден

Немецкие университеты, в самом деле, принимали всегда деятельное участие в национальной жизни с того самого времени, когда первый из них был основан в Праге в XIV в. по образцу процветавшей тогда «Парижской школы». Никогда ни одно учреждение, перенесенное из чужой страны, не пускало на новой почве более глубоких и крепких корней. С XV века университеты начинают играть важную роль; новые идеи, волнующие умы, находят в них убежище от преследований, а когда приходит для этих идей благоприятное время, то университеты же высылают армии их поборников. В XVI в. университеты — поле сражение: мятежный клик Лютера раздается из Виттенберга, и там же появляются Отцы новой церкви, а наряду с ними и первые наставники, внесшие в науку прежде неизвестную свободу мышление и открывавшие этим новые научные горизонты. Однако католицизм, захваченный сначала врасплох, успел оправиться и стал энергично защищаться тем же самым оружием, каким его поражали враги. Оба лагеря основывают новые школы и преобразовывают старые: Лютер полагает, что нет дела, более достойного папы и императора, или, переводя точнее, «ничего более первосвященнического и более императорского», как серьезная реформа университетов. За души боролись тогда так же, как и за земли: грому пушек на поле битвы вторила перестрелка аргументами в аудиториях, и школа воздвигалась против школы, как крепость против крепости. Может быть, ни в какое другое время умственные силы не бывали в подобном почете.

Правда, после борьбы наступил период усталости и истощение. Не одни материальные силы Германии были подорваны Тридцатилетней войной: остатков умственной энергии в маленьких государствах, переживших грозу, едва хватало на работу восстановления развалин. Вместе с этим жизнь эгоистически сузилась, и университеты, увлекаемые общим роком, пришли в такой же упадок, как и сама Германия. В Тюбингене, в Виттенберге, в Лейпциге богословие вырождается в сварливую полемику. Пиэтисты и ортодоксальная школа пошло и злостно перебраниваются между собой, вплоть до дня появления протестантского рационализма; этот новый враг объединяет их тогда в чувстве общей ненависти — ужасной ненависти, на какую способны только немецкие ханжи. С исчезновением свободы совести исчезла и свобода в науке, уступив место тяжкой формалистике и педантической эрудиции. Пробуждение умственной жизни в Германии нужно ждать до конца XVIII в. Но зато пробуждение это было блистательно. Геттинген открывает плодотворный период своих исторических открытий; Лейпциг гордится любовью к классической древности, и его школа критики проливает новый свет на эту эпоху; в Иене Шеллинг, ученик Спинозы и предшественник Гегеля, преподает ту поэтическую философию природы, которая недолго, правда, могла удовлетворять умы, но дала изумительный толчок успехам естественных наук; в Кенигсберге Иммануил Кант, после многолетнего упорного труда над Критикой чистого разума, издает эту знаменитую книгу; Германия употребляет восемь лет, чтобы понять ее, но, раз понявши, так увлекается любовью или ненавистью к ней, что со времени Лютера не видно было подобного волнение умов в немецком обществе. А кругом этих светил группировалась целая плеяда второстепенных, но все же крупных талантов — ученых, писателей, философов. Привлекая горячим словом к подножию своих кафедр толпы жаждавшей знания молодежи, такие наставники становятся предметом всеобщего внимания и возвращают немецкой нации чувство собственного достоинства в то самое время, когда Священная Германо-Римская Империя погибает от старческого истощения при единодушном презрении и насмешках. Давно уже в этой развалин не осталось ничего святого, ничего германского, ничего римского и ничего императорского, и всякий раз, когда она пробовала вмешиваться в какие-нибудь дела, оказывалось, что она живет «задним числом и задним умом».