Терпимость

Во многих других сообществах доминионы были бы рады воспользоваться подобной властью. Но гражданские власти, ревниво относившиеся к своим собственным прерогативам, редко позволяли духовенству конкурировать с судами и палачами. Кальвин знал это и в пределах своего собственного округа установил форму церковной дисциплины, которая практически заменила законы страны.

Среди любопытных исторических заблуждений, которые приобрели такую популярность со времен первой мировой войны, нет более удивительного, чем убеждение, что французский народ (в отличие от его соседей-тевтонов) является свободолюбивой расой и ненавидит любую регламентацию. Французы веками подчинялись власти бюрократии, столь же сложной и бесконечно менее эффективной, чем та, которая существовала в Пруссии в довоенные дни. Чиновники немного менее пунктуальны в отношении своего рабочего времени и безупречной чистоты своих воротничков, и они склонны сосать особенно мерзкие сигареты. В остальном они такие же назойливые и несносные, как жители восточной республики, и общественность принимает их грубость с кротостью, которая удивительна для расы, столь склонной к бунту.

Кальвин был идеальным французом в своей любви к централизации. В некоторых деталях он почти приблизился к совершенству в деталях, которое было секретом успеха Наполеона. Но в отличие от великого императора, он был совершенно лишен всяких личных амбиций. Он был просто ужасно серьезным человеком со слабым желудком и полным отсутствием чувства юмора.

Он перерыл Ветхий Завет, чтобы найти то, что было бы угодно его собственному Иегове. И тогда жителей Женевы попросили принять это толкование еврейских хроник как прямое откровение божественной воли.

Почти за одну ночь веселый город на Роне превратился в сообщество раскаявшихся грешников. Гражданская инквизиция, состоящая из шести священников и двенадцати старейшин, день и ночь следила за частным мнением всех граждан. Всякий, кого подозревали в склонности к “запрещенным ересям”, должен был предстать перед церковным судом, чтобы его могли допросить по всем пунктам доктрины и объяснить, где, как и каким образом он получил книги, которые внушили ему пагубные идеи, которые ввели его в заблуждение. Если преступник проявлял раскаяние, он мог отделаться наказанием в виде принудительного посещения воскресной школы. Но в случае, если он проявит упрямство, он должен покинуть город в течение двадцати четырех часов и никогда больше не показываться в пределах юрисдикции Женевского сообщества.

Но подлинное отсутствие ортодоксальных чувств было не единственным, что могло привести человека к неприятностям с так называемой Консисторией. День, проведенный в боулинге в соседней деревне, если сообщить о нем должным образом (а такие вещи неизменно случаются), может стать достаточной причиной для сурового предупреждения. Шутки, как пристойные, так и нет, считались верхом дурного тона. Попытка пошутить во время свадебной церемонии была достаточным основанием для тюремного заключения.

Постепенно Новый Сион был настолько обременен законами, эдиктами, постановлениями, рескриптами и декретами, что жизнь стала очень сложной и во многом утратила свой прежний колорит.

Танцевать было запрещено. Петь было запрещено. Игра в карты была запрещена. Азартные игры, конечно, были запрещены. Праздновать дни рождения не разрешалось. Окружные ярмарки были запрещены. Шелка, атлас и все проявления внешнего великолепия были запрещены. Все, что было разрешено, – это ходить в церковь и в школу. Ибо Кальвин был человеком позитивных идей.

Запретительный знак мог оградить от греха, но он не мог заставить человека любить добродетель. Это должно было прийти через внутреннее убеждение. Отсюда и создание отличных школ и первоклассных университетов, а также поощрение любого обучения. И создание довольно интересной формы общественной жизни, которая поглощала значительную часть избыточной энергии сообщества и которая заставляла обычного человека забывать о многих трудностях и ограничениях, которым он подвергался. Если бы в ней полностью отсутствовали человеческие качества, система Кальвина никогда бы не выжила и, конечно же, не сыграла бы такой решающей роли в истории последних трехсот лет. Все это, однако, относится к книге, посвященной развитию политических идей. На этот раз нас интересует вопрос о том, что Женева сделала для толерантности, и мы приходим к выводу, что протестантский Рим был ничуть не лучше своего католического тезки.

Смягчающие обстоятельства я перечислил несколько страниц назад. В мире, который был вынужден стоять в стороне и наблюдать за такими зверскими событиями, как резня Святого Варфоломея и массовое уничтожение десятков голландских городов, было неразумно ожидать, что одна сторона (причем более слабая) будет практиковать добродетель, которая была эквивалентна вынесенному самому себе смертному приговору.

Это, однако, не освобождает Кальвина от обвинения в пособничестве и подстрекательстве к законному убийству Груэ и Сервета.