Терпимость

Признаюсь, слабый аргумент, но очень распространенный, и на него трудно ответить, когда люди искренне убеждены, что их собственные идеи – это идеи Бога, и не в состоянии понять, как они могли ошибаться.

В качестве третьей категории остается нетерпимость, вызванная корыстью. Это, конечно, действительно разновидность ревности и такая же распространенная, как корь.

Когда Иисус пришел в Иерусалим, чтобы научить, что милость Всемогущего Бога нельзя купить убийством дюжины волов или коз, все те, кто зарабатывал на жизнь церемониальными жертвоприношениями в храме, осудили его как опасного революционера и приказали казнить его прежде, чем он смог нанести какой-то серьезный ущерб их основному источнику дохода.

Когда несколько лет спустя святой Павел прибыл в Эфес и проповедовал там новое вероучение, которое угрожало помешать процветанию ювелиров, получавших большую прибыль от продажи маленьких изображений местной богини Дианы, гильдия ювелиров чуть не линчевала непрошеного гостя.

И с тех пор идет открытая война между теми, кто зарабатывает на жизнь какой-то устоявшейся формой поклонения, и теми, чьи идеи угрожают увести толпу от одного храма в пользу другого. Когда мы пытаемся обсуждать нетерпимость Средневековья, мы должны постоянно помнить, что нам приходится иметь дело с очень сложной проблемой. Лишь в очень редких случаях мы сталкиваемся только с одним проявлением этих трех отдельных форм нетерпимости. Чаще всего мы можем обнаружить следы всех трех разновидностей в тех случаях преследования, которые доводятся до нашего сведения.

То, что организация, обладающая огромным богатством, управляющая тысячами квадратных миль земли и владеющая сотнями тысяч крепостных, обратила всю силу своего гнева против группы крестьян, которые предприняли попытку восстановить простое и незатейливое Царство Небесное на Земле, было совершенно естественно.

И в этом случае истребление еретиков стало вопросом экономической необходимости и относилось к классу С – нетерпимости из корысти.

Но когда мы начинаем рассматривать другую группу людей, которым предстояло ощутить на себе тяжелую руку официального неодобрения, ученых, проблема становится бесконечно более сложной.

И чтобы понять извращенное отношение церковных властей к тем, кто пытался раскрыть тайны природы, мы должны вернуться на много веков назад и изучить, что на самом деле происходило в Европе в течение первых шести веков нашей эры.

Вторжение варваров прокатилось по континенту с безжалостной тщательностью наводнения. Здесь и там несколько кусочков старых строений римского государства оставались стоять среди отбросов бурных вод. Но общество, которое когда-то обитало в этих стенах, погибло. Их книги были унесены волнами. Их искусство было забыто в глубокой грязи нового невежества. Их коллекции, их музеи, их лаборатории, медленно накапливаемая масса научных фактов – все это использовалось для разжигания костров неотесанных дикарей из центра Азии. У нас есть несколько каталогов библиотек десятого века. Греческих книг (за пределами Константинополя, который в то время был почти так же далек от центральной Европы, как современный Мельбурн) у людей запада почти не было. Это кажется невероятным, но они полностью исчезли. Несколько переводов (плохо выполненных) нескольких глав из трудов Аристотеля и Платона – вот и все, что мог найти ученый того времени, когда хотел ознакомиться с мыслями древних. Если бы он захотел выучить их язык, некому было бы научить его ему, если бы только богословский спор в Византии не выгнал бы горстку греческих монахов из их привычных мест обитания и не вынудил бы их найти временное убежище во Франции или Италии.

Латинские книги там были в большом количестве, но большинство из них датировались четвертым и пятым веками. Немногие сохранившиеся рукописи классиков переписывались так часто и так безразлично, что их содержание было уже непонятно любому, кто не изучал палеографию всю жизнь.

Что касается научных книг, то, возможно, за исключением некоторых простейших задач Евклида, их больше нельзя было найти ни в одной из доступных библиотек и, что гораздо более прискорбно, они больше не были нужны.

Ибо люди, которые теперь правили миром, относились к науке враждебно и не поощряли любой самостоятельный труд в области математики, биологии и зоологии, не говоря уже о медицине и астрономии, которые опустились до такого низкого уровня пренебрежения, что они больше не представляли ни малейшей практической ценности.

Современному уму чрезвычайно трудно понять такое положение дел. Мы, мужчины и женщины двадцатого века, правильно это или неправильно, глубоко верим в идею прогресса. Сможем ли мы когда-нибудь сделать этот мир совершенным, мы не знаем. В то же время мы считаем своим самым священным долгом попытаться.

Да, иногда кажется, что эта вера в неизбежную судьбу прогресса стала национальной религией всей нашей страны.

Но люди Средневековья не разделяли и не могли разделять такой точки зрения.