Шум под кроватью слышу сразу и подтягиваю трубку капельницы, чтобы перегнуться вниз через борт. Гладкий стерильный пол недоуменно обнюхивают два пушистых зверька. Таких маленьких, что легко помещаются на ладони. Откуда они здесь? Доверчиво идут в руки и жмурятся, когда глажу по длинным ушам. Совсем не боятся. Голодные, наверное, а у меня едой пахнет. Отламываю лист салата и предлагаю гостям угощение. Набрасываются не думая, пережевывают со звонким хрустом.
— Кто разрешил?
Вздрагиваю и оборачиваюсь к двери. У медика в хирургической одежде видно только глаза. Отсюда кажется, что они голубые и холодные, как ломкий весенний лед.
— Никто. Я сама их взяла.
— Отдайте. Запрещено.
— Нет!
Прячу зверьков под одеяло и упрямо повторяю: «Нет!» Никто их у меня не отнимет, даже если станут вырывать силой! Плевала я на инструкции и распорядок, чужое мнение вместе с желанием сделать как лучше.
— Не отдам!
— Хорошо, — сдается врач и поднимает руки в перчатках. — Тогда ложитесь, я должен вас осмотреть.
Выпускаю гостей на пол и задираю рубашку до груди. К обнаженному животу хирург прикасается легко и осторожно, будто к хрупкому стеклу. Постукивает и поглаживает так медленно, что я не замечаю, как осмотр превращается в ласку. Врач добирается до груди, сжимает в ладони и обводит большим пальцем сосок, пока он не становится твердой горошиной. Глупо спрашивать: "Что происходит? Зачем вы это делаете?» В стерильной тишине палаты любой звук неуместен, кроме моего тихого стона.
— Больно? — спрашивает врач. Маска скрывает лицо, но по морщинам в уголках глаз можно догадаться, что широко улыбается.
— Нет. Совсем не больно.
Ладонью в перчатке врач возвращается на живот, спускается ниже, ныряет под резинку белья, а я уже выгибаюсь навстречу. Хорошо и сладко до волн дрожи по телу. Не знаю, чувствует ли он что-нибудь через перчатку, я больше не могу сдерживаться. Мечусь на постели, сжимая простынь в кулаках, хватаю открытым ртом воздух. Пика никак не достигнуть, напряжение только сильнее…
Палата гаснет и проваливается в душную темноту эриданской ночи. Сон мешается с явью, а все те же руки ласкают меня. От его тела словно пар идет, с волос падают тяжелые капли воды, и тонкий запах мыла возвращает в реальность.
— Наилий.
— Да.
На мне осталась только рубашка, задранная до подбородка, когда успел раздеть? Слишком сильно устала, слишком крепко спала, но хочу так, будто полночи стонала под ним. Генерал разводит мои ноги и ложится, касаясь все еще влажной после душа кожей.
— Снилось что-то приятное? Ты готова ко мне. Не хотел будить, но…
Не даю договорить, обнимая за шею и запечатывая губы поцелуем. Лучше, чем во сне. Ближе, роднее, по-настоящему. От нетерпения трусь об него животом и ловлю рукой твердый от возбуждения член генерала. Бездна, скорее же!
— Дэлия, — со стоном зовет меня Наилий, когда цепляюсь ногами за спину и насаживаюсь на него сама.