Темный путь. Том второй

— Саам!.. — передразнил Александр, который в это время сливал поддонки из бутылей. — Наблюл! Наблюдатель!.. Заслышал, что теперь с переселенцами пошла статья, стала волюшка, так и предписал всех беспокойных, голодных и холодных вытурить из губернии… сам!!! — И он залпом выпил остатки вина.

— Ну!.. Опять пошли с вашим пессимизмом, — сказал Нерокомский. — Что не от нас, то дурно, а что от нас, то хорошо; когда это вы расстанетесь с вашими мрачными мыслями.

— Да, видно, никогда, — сказал он, присев на лавку и стараясь свернуть папиросу, но пальцы его не слушались и он плевал и ругался.

— Что же это, — спросил я, — вы не заехали к сестре, в дом отчий?.. Тайком…

— Чего мне к ней заезжать?.. Старался я ее навести на путь истинный… Да… — И он махнул рукой.

— Слушаю вас, смотрю на вас и глазам не верю, — сказал я. — Вы ли это, Александр Павлыч Самбунов?!! Саша, добрый, ласковый!! Как теперь гляжу на вас, на маленького…

— Ну!.. Вы бы еще вспомнили, какой я был во чреве матернем… Чепухородия!!

Он помолчал немного, покачался и опять начал:

— Жизнь умудряет, милостивый государь… Жизнь анафемская… Чтобы ей ни дна ни покрышки!! Битый горшок… и все черепки проклятые болят и ноют… Под Свенцанами наши мужички-солдатики в бок пулю всадили… В Париже (он говорил с ударением на е) за коммуну приговорили к семи смертям… Едва-едва бежал!.. Даже из благословенной Швейцарии, анафемы, выслали… А по-вашему, благословляй жизнь!.. Да чтобы ей пустая попадья… в… — И он выругался пошло и сквернословно.

— Я думаю так, — вмешался Нерокомский. — Каждый устраивает свою жизнь так, как пожелает. Что посеял, то и пожнешь.

Александр исподлобья, свирепо взглянул на него, и пьяные глаза его резко сверкнули.

VI

— Как же я вот до сих пор?.. Сею, сею, а ничего не могу пожать?

— Оттого, что ты сеешь только плевелы.

— Покорнейше благодарю!.. Ну а ты что же выиграл — пшеничный сеятель?

— Выиграл то, что желал, и радуюсь, и благодарю Господа!

— Юродивый!.. Блаженный простец!! — И он допил остатки вина.

— Ты не поверишь, как сердце радуется, — заговорил оживленно Нерокомский, обращаясь ко мне, — когда видишь, что пропаганда твоя приносит плод; у нас тут есть в Костромской губернии села два-три, такие строгие стоики и аскеты… живущие по правде…

— А ты скажи прежде, у кого это — у нас?.. — перебил его Александр.

— Ну, у нас, у вас, не все ли равно.

— Открыл староверов да штундистов, сектантов разных и радуется… дохлятине заскорузлой… таким же фанатикам, как он сам.

— Александр Павлыч!.. Имей совесть.

— А что это за штука твоя совесть?..

— Представь себе, — обратился опять ко мне Нерокомский, — что в два-три года, как там мы начали пропаганду…

— А кто это мы?.. — перебил опять Александр, но Нерокомский ему не ответил и продолжал свое.

— То село нельзя узнать!.. Завелся порядок, уничтожилось пьянство, и все село резко разделилось на два лагеря.

— Одесную и ошую… — пояснил Александр.

— В одном крепко держится братство о Христе… Любовь… Все это бессребреники, аскеты, добрые, любящие… Ах! Владимир, я не могу тебе описать… Поедем, съездим… и ты сам увидишь…

Александр безнадежно махнул рукой.

— Понес пьяную чушь!.. Мечтатель!.. Нет, ты скажи… лучше… как жмут твоих-то братьев во Христе… с одной стороны урядники, а с другой — свои односельчане… а с третьей — жиды накрывают… Потеха!..

— Нет! — говорил Нерокомский, не слушая его, и глаза его радостно горели. — Верь!.. Верь!.. — И он трепал меня по руке… — Верь крепко двум вещам.

— Каким это? — спросил Александр с пренебрежением, развалившись на лавке и зевая во всю глотку.

— Верь, во-первых (и он загнул палец), что ни одна община без твердой религиозной веры, соединяющей воедино и крепко держащей соединенных, не просуществует… Рассыплется прахом. — И он махнул рукой. — Во вторых… верь, что только в этом трудящемся сословии… хранится и оттуда придет спасение русскому миру… Из среды этих простых умом и сердцем и крепко верующих.

Александр в это время быстро поднялся с лавки.

— А ты теперь выслушай меня, — заговорил он заплетающимся языком. — Выслушай мой символ веры!.. Верь, что гнилое сгниет (и он также загнул палец)… Верь, что становой все возьмет… и верь, что жид и кулак все сотрут и сожрут… О! Это великая, великая сила!! — И он опять опрокинулся на скамейку… но не угомонился и продолжал озлобленно бурчать.

— Выдумали… Младенцы!.. Что для нас-де не наступила еще эпоха развития… Что надо, чтобы мы сперва доросли до буржуев, а там и того… Оно, мол, впереди… ждет нас!.. Пожалуйте, честные господа!.. А то еще католичеством вздумали лечить… Заведем, мол, ксендзов и патеров и будет едино стадо и един пастырь, и вся Русь встанет на ноги… Болваны!.. Суконщики!.. Смерды!.. У!..

Он бормотал все бессвязнее, ленивее и наконец испустил такой громкий, аппетитный храп, что мы невольно рассмеялись.

VII

Мы с Нерокомским тихо проговорили вплоть до рассвета. Он с жаром убеждал меня в будущем счастье русских людей. Но в его словах я видел только нежащие отголоски старого похороненного прошлого.