Темный путь. Том второй

— Не высказала, потому что не понимала ее… Я тогда только сознала ее вполне… когда в сердце твоем заслонил меня образ другой женщины… К чему же я стала бы мешать?.. Я не люблю навязываться… А потом… потом я рассудила… зачем я свяжу тебя, молодого, полного свежих сил и стремлений.

— Да разве ты не была тоже молода?..

— Если бы ты не нашел удовлетворения в твоей любви, ты мог бы найти его в трудах по какому-нибудь общественному делу… Зачем же я связала бы тебя и отвлекла бы от каких-нибудь полезных трудов?

Теперь настала моя очередь покраснеть. Мне стыдно стало за мои стремления к личному счастью, за мою ничтожную, презренную жизнь, которую теперь я веду на чужбине, наконец, за мой теперешний пошлый упрек женщинам в их мелочном упрямстве.

«Нет, — думал я, — это не упрямство, а тягучая консервативная стойкость души, которая выдержит до конца свой принцип и не пошатнется». И я вспомнил мою Лену и самоотверженную Фиму, и бедную, несчастную красавицу Лию…

Что же я перед ними?!

IV

Через несколько дней после этого разговора мне принесли маленькую записку, написанную на обрывке серой бумаги. Принес ее взрослый паренек, и никому не хотел отдать этой записки, кроме меня.

Вот что было написано в этой записке:

«Если ты не забыл случайного товарища петербургской жизни и желаешь его видеть, то доверься подателю этой записки и приходи. Весьма обрадуешь!.. Записку сожги и никому о ней не говори.

Твой

Нерокомский».

Я удивился и обрадовался. Что это за таинственность? — подумал я. И, быстро собравшись, вооружившись галошами и пледом, так как дождь почти не переставал, отправился с моим пареньком в легкой таратайке, сказав Жени, что я еду к одному соседу-помещику. Это было как раз после обеда.

Привелось сделать по невылазной грязи около семи верст в одну бедную деревушку — Неклудьевку, о которой в Самбуновке упоминали иногда как о заблудшем и погибшем гнезде. Я вспомнил, что сам был в этой деревушке, пытался поднять это бедное гнездо людской жизни, но ничего не мог сделать и махнул рукой.

Это было гнездо горьких пьяниц, тащивших в кабак всё, что они заработают, и пропивавших этот заработок целым миром.

Мы подъехали, когда солнце уже совсем село и наступали темные сумерки, к избе старосты, которая была крепче и просторнее других.

Перед избой, на небольшой базарной площади, стояло множество телег. К большинству из них были прилажены рогожные кузова — кибитки.

— Что это? — спросил я у сопровождавшего меня парня.

— А это вишь — собирайся… Завтра, значит, чем свет — в путь…

— Куда?..

— А в Сибирь… Так Петр Степаныч указал…

— И не жаль вам бросать родную землю, матушку-кормилицу?

— Ни! Не жалко… Она нас не кормит.

В это время мы вошли в просторную горницу. В красном углу за столом сидел Нерокомский, староста, несколько дряхлых старцев и урядник.

Как только мы вошли в избу, Нерокомский с радостным восклицанием встал и обнял меня.

Признаюсь, я бы не узнал его — до того он постарел и изменился. Волосы почти совсем седые. Спина согнулась. Лицо в морщинах. Только глаза остались прежние, молодые и светлые.

— Вот где привел Бог увидаться, — сказал он. — Садись! Садись! Гостем будешь…

— А меня, Владимир Павлыч, вы не признаете? И с лавки поднялся какой-то господин, в замасленном полушубке, подтянутом ремнем, с красной, несколько опухшей физиономией, немного полыселый и обрюзглый и порядочно пьяный.

— Нет! Не узнаю, — признался я.

— Не узнаете… Александра Павлова Самбунова…

Я вскрикнул, и в то же мгновение Александр обнял меня, причем я заметил, как сильно от него пахло вином…

V

Нерокомский усадил меня подле себя и с обычным ему добродушием расспрашивал о моем житье-бытье за границей.

Я говорил, все присутствующие слушали и молчали. Одни дремали, другие таращили глаза, и все были очевидно под хмельком, о чем уже свидетельствовали две полуведерные бутыли, почти пустые, стоящие на столе.

Вдруг староста резко приподнялся с лавки и начал истово креститься, а за ним и другие старики тоже.

— Ну, прощай, Петр, — сказал он. — До приятного свиданья!.. Завтра, чем свет… — И он икнул.

Все простились поочередно с Нерокомским и все, пошатываясь, вышли вон.

Урядник подошел ко мне.

— Честь имею представиться, ваше благородие… Урядник… Приземкиной волости. — И вслед за этим протянул мне руку. Я пожал ее. — Командирован Его Превосходительством господином Губернатором сопровождать переселенцев до границы губернии. — И он махнул головой по направлению двери и пошатнулся.

— Больше никаких приказаний, Петр Степаныч, не будет? — спросил он.

И неловко поклонившись нам, пошатываясь, вышел.

— Вот!.. Свиньи дурацкие, — заговорил Александр, когда урядник вышел. — Только бы им палку на палке… и бить палкой.

— Полноте, Александр Павлыч! — махнул на него рукой Нерокомский. — Вот он везде так… ругает по-пустому… Чего же больше, скажите, пожалуйста. Сам Губернатор… Сам вошел в положение…