Мужичок подошел к уряднику:
— Препятствий… Никита Васильич, никаких не имеется… Мы, значит, завтра же и начнем…
— Начинайте! Начинайте!..
— То-то чтоб без сумления… Кабы чего не вышло.
И он отошел к сторонке… А там в этой сторонке стояло еще два-три мужичка, и между ними корчились два еврейчика. Они что-то говорили, жестикулировали и махали на обоз переселенцев, а он мерно, тихо, поскрипывая и позвякивая бубенчиками, разливаясь бабьим и детским плачем, шел в темную даль…
— Ну, прощай, Петр Степаныч! — сказал я.
— Прощай, голубчик!.. Вероятно, еще увидимся… Не теряй надежды. Верь! Верь! Верь!.. — И он обнял и перекрестил меня.
Александр спал на одном из возов.
— Я ведь только провожу их до Мышмала, — говорил Нерокомский, — а там уеду в П… губернию… Приезжай к нам!.. Право!.. Безнадежный!..
И он заторопился и заковылял за удалявшимися телегами.
Я отвернулся, на пригорочке стояли все те же мироеды и еврейчики, и так же двигался медленно обоз в темную даль…
Темный путь!.. И ты так же двигаешься в темную даль, родная моя родина!..
Да полно, имею ли я право называть тебя родиной?.. Самовольный изгнанник, ренегат, дезертир, потерявший веру в нашу светлую общественную жизнь… имею ли я право считать себя русским?!
Я взглянул на небо, оно было закрыто тучами! Они спускались, неслись над землей бесконечной вереницей… Ветер гудел уныло и гнал их… По дороге неслись комки посохшей травы и желтые листья…
А обоз тихо, медленно уползал вдаль… Звенели бубенчики, скрипели телеги, плакали дети…
«Не так ли и ты, Россия, да и каждая земля идет, повинуясь какому-то закону, в страшную даль будущего, и совершается темное, неведомое дело».
«Темный путь»! Тяжелый путь! Когда же и как настанет минута просветления?! Или вечно тьма будет окружать несчастного человека?!