Телеграмма

—      Вот какой вопрос, пак. Я хотя и не родня вам, но, как муж Сри, тоже немного в курсе. Насчет дочки Сри, которую вы себе взяли, как звать-то ее... Синта? Да, Синта. Мы вам хотели предложить... Что бы вы сказали, если бы мы ее взяли у вас и стали воспитывать? Мы понимаем, что это дело...

Я прервал его:

—      О'кей, я вас понял. Вы, значит, хотите воспитывать Синту...

—      Да, ведь детей-то у нас нет...

—      А вы знаете, сколько времени я растил эту девочку?

—      Да вы не думайте, пак, мы у вас ее не отнимаем...

—      Почти одиннадцать лет. А знаете, что меня заставило взять эту девочку на воспитание?

—      Извиняемся, пак, мы ведь не настаиваем, просто предлагаем...

—      Еще бы вы настаивали. Понятно вам, что тут дело не в жалости, не в гуманности?..

—      Да, да, я знаю. Мы уж думали, что вы не согласитесь, но вот жена моя все просила поговорить...

—      Зарубите себе на носу, что тут вопрос не в жалости. Мне многие предлагали отдать ее, но я всем отказал...

—      Да мы ведь не собираемся вводить вас в убыток, мы знаем, сколько вы на нее денег потратили...

—      Не в деньгах дело. Плохо вы обо мне думаете. Я знаю, что вы можете заплатить в десять раз больше, чем я истратил...

—      Да мы и не думали!

—      Знаю я!

—      И в мыслях не было!

—      А что же тогда? Вы сколько уже времени ее преследуете?

—      Да нет же, пак!

—      Я вашей жене говорил! Не смейте изводить ребенка! Письма шлет одно за другим! А если девчонка свихнется, что тогда будет?

—      Простите, пак, не гневайтесь, мы вовсе даже...

—      Слушайте, что я говорю! Не смейте прерывать! Вам ясно или нет? Это вопрос не денежный! И не в жалости тут дело!

—      Да, да, мы понимаем.

—      Нет, не понимаете! Если бы понимали, вы бы вашу жену приструнили, чтоб не смела ко мне приставать. Я десять лет жизни положил, чтобы девочку воспитать!

—      Но ведь мы вам возместим все затраты, ом!

Я стукнул по столу. Трах!

—      Слушай, тебе говорят! Это не денежный вопрос! К черту деньги! Ты можешь закупить всю «Сарину»^[33], но у меня ничего не купишь! Тебе не расплатиться за то, что я выдрал из себя с мясом за эти десять лет! И не думай!

Трах! Трах! Я стучал кулаком по столу. Подошел старик, тронул меня за руку.

—      Успокойтесь, пак, — уговаривал он.

Я уже вскочил. Стоял, готовый, кажется, учинить полный разгром. Вмешательство старика лишь еще больше распалило меня, и я решил разыграть сцену ярости.

—      Я вас предупреждаю! — крикнул я. — Если вы двое будете приставать, я заявлю в полицию, что вы хотите ее похитить! Мчдсак нбгффкклкдж гклпоиуйтре фгджклк-джхгфхджлджлкдж!.. — добавил я наудачу несколько крепких балийских выражений. Они сидели, боясь пошелохнуться. Я повернулся к ним спиной и пошел наверх. На лестнице привратник поддерживал меня. Появился мой друг Зен и помог старику меня вести. Я сказал привратнику, чтобы он гнал их в шею.

—      А не пойдут добром, убью на месте! — крикнул я достаточно громко, чтобы они это слышали.

Зен усадил меня в кресло. Он сразу сообразил, в чем дело. Предложил мне сигарету. Но гнев все еще бушевал в моей черепной коробке. Вспыхнули недогоревшие остатки прочих, не столь давних треволнений. Я сидел как избитый. На глазах выступили слезы негодования. Зен держал мою дрожащую руку. Он отогнал нескольких сотрудников, которые сунулись разузнать, в чем дело. Потом услышал, как Зен ответил на вопрос шефа:

—      У него мать умерла...

XIII

Позже привратник пришел сообщить, что посетители удалились. Я стал собирать свои вещи, хотя меня все еще трясло. Отказался от услуг Зена, который вызвался проводить меня домой. В полном молчании погрузил свое имущество в хеличак с помощью старика привратника. Потом мы сердечно простились, как будто перед долгой разлукой.

По пути домой мне чудилось, будто те двое сидели здесь же, рядом со мной, в тесном хеличаке. Словно ощущая прикосновение их локтей, я говорил сам с собой и бил кулаком по сиденью. Я никак не мог взять в толк, как это люди могут вести себя настолько бесстыдно. Мне так и не удалось выяснить, что они вбили себе в голову насчет причин, по которым я удочерил Синту. И еще я не мог себе представить, до какой степени черствости надо дойти, чтобы не думать о том, какое будущее ожидает Синту в их доме. Что должна пережить девочка, вынужденная привыкать к своей новой родословной. Вряд ли возвращение к матери могло бы дать Синте какие-нибудь преимущества, кроме возможности жить в полном достатке. Мысль, что она станет копией своей родительницы, казалась мне невыносимой.

—      Но это ты так думаешь, — вдруг услышал я чей-то голос. — Ты ведь боишься одиночества. Без Синты у тебя не останется никакого стимула для работы. Между тем, если Синта будет жить у тебя, разве сможет она закончить школу как следует? Ты прикрываешься ее интересами, а имеешь в виду лишь свои собственные.

—      Нет! — возразил я.

—      Возражать может каждый, да только правды от этих возражений ни на волос не убудет. Правда сама за себя говорит. Нет, скажешь?

—      Это так, но не всякой правде надо подчиняться.