Театр ужасов

– Шестидесятилетние зажиточные скандинавки. Как это в его стиле! И все же в моих глазах он пал гораздо ниже, чем я думал. В работе на фабрике троллей больше романтики, в этом есть вызов, протест, извращение, моральный мазохизм, издевательство над собой и своими принципами. Идеология может быть очень сексуальной, когда принимаешь чуждую тебе, омерзительную идеологию, ты подчиняешься, выполняя ее заказ, и в этом что-то есть. Тебе не кажется?..

– Да, конечно, – соглашался со мною Кустарь, – об этом, собственно, весь мой театр!.. Подтяни вон там!

– Где?

– На его правом боку, на талии, вот тут, да…

– Да нормально вроде… – Эркки подергал меня справа за хлястик, затянул ремешок на одну дырочку туже. – Не знаю, может быть. Только в случае Феликса нет никакой идеологии. Пойми, чувак. В его жизни все просто: бабло надо качать, а богатые бабы – это бабло, а значит, его надо выкачивать из них, вот и все дела. Никаких моральных конфликтов. Из шведок он выкачивает больше, чем делал бы на фабрике троллей. Банальная калькуляция. Гораздо приятней сопровождать богатую датчанку в ее путешествии по норвежским бухтам и лагунам, купаться с ней в ваннах, тереть пятки в банях, заниматься с ней сексом на хиттах-дачках в норвежских горах, чем сидеть где-то в Питере на отшибе и строчить в ЖЖ всякую дрянь…

– Как это все пошло, друзья мои, и грустно! – сказал Кустарь, пополняя свой бокал. – Люди грустно живут. Мелкие радости, мелкие страстишки… Ну-ка, повернись-ка! – Он вдруг навострил глаз. – Что-то торчит… А, нет! Нет, показалось. Все хорошо, хорошо… Еще повернись… В груди не жмет?..

Нигде не жало.

– А знаешь, что он мне сказал… – Эркки грустно улыбнулся.

– Ну, что он мог тебе сказать, этот козел?

– Он сказал, что мы упустили большую удачу.

Я разозлился.

– Мы упустили удачу?! Он так и сказал? Мелкий засранец! Мы упустили удачу из-за него! И он это прекрасно знает. – У меня кровь стучала в висках. – Говнюк оставил гиро-карты[19] в офисе на столе, и списки клиентов, которым мы втюхивали наше дерьмо у Окстьерна за спиной!.. Ротозей думал, что Окстьерн тупой и ничего не видит… А потом он говорит тебе, что мы упустили удачу… – Я начал задыхаться. – Мы не удачу упустили – мы сами себя чуть не подвели под монастырь! В таком осином гнезде крутились… и так безалаберно себя вели… Нам повезло, что сухими из воды вышли…

– Тихо, тихо, успокойся, – сказал Кустарь. – И ты, Эркки, не поднимай эту тему. Мне не нужно этого всего на испытаниях. Успокоимся и сосредоточимся на работе.

– Я просто хотел закончить, – сказал Эркки.

– Потом закончите. Сначала костюм, потом разговоры…

– Нет, это философский вопрос, Кустарь. – Эркки твердо решил довести до конца. – Если не выскажу сейчас, меня это сгрызет, вот буквально сгрызет изнутри! Ты все правильно сказал… Ну, Кустарь, погоди. Я должен сказать! – Эркки дернул рукой, сделал несколько шагов по мастерской. Раздраженный Кустарь, видимо, понял, что нет смысла спорить, махнул: «А ну тебя!..», сел в кресло, залпом осушил стакан вина и принялся крутить себе новую самокрутку. Эркки продолжал: – Я о другом хочу сказать… Про Феликса ты верно, и вообще, про нашу аферу, все верно… Меня другое гложет… Я о своем жизнеощущении хочу поведать. Это недавно появилось. Оно точит меня каждый день. Мне кажется, что я упустил не удачу, а что-то большее. Может, направление. Некий источник силы и мудрости и чего-то еще. Захлопнулась дверца. Мне скоро пятьдесят пять. Я тут подвис, в этом глухом месте, идти некуда. Понимаешь? В Эстонии ты в пятьдесят пять легко идешь в отходы. Если не специалист по каким-то делам, если не в струе, а вот как я, без постоянной работы и – прямо скажем – с двусмысленной биографией. Никто меня никуда не возьмет, хоть я и говорю по-эстонски и по-фински и… Что, в Финке мало своих безработных? Утки носить да асфальт долбить… А что еще мне предложат? Куда ни гляну, вокруг другие люди. Я для них даже не вчерашний день, а кусок хлама из Театра ужасов. На меня прийти посмотреть… На всех нас прийти посмотреть – запросто, поприкалываться, посмеяться над нами, с нами даже можно выпить, а чтобы взять ответственность и замутить с нами что-то – никто не станет связываться со старичьем. Молодое поколение выбирает молодое поколение. Вот он – закон. Мы говорим на одном языке, но не понимаем друг друга. Начинать свое дело у меня тяги нет, нету тяги. Сдулся. Снимаю, клепаю, что-то делаю, но знаю, что фильма не доведу до конца, не смогу. Чего-то не хватает. И что потом? Ну, залью я его в торренты, в YouTube и Vimeo выложу… Ну кому это нужно? Какой будет выхлоп? Ноль. Что остается? Таксерить я не хочу. Сторожем работать или в супермаркете стоять в форме секьюрити – унизительно. В том-то и дело, я могу многое, я еще не отсырел до конца. Я не вижу поля. Не вижу. Туман!

– Послушай, Эркки… Ты же скала.

– Нет.

– Гранит!

– Да нет же! В тупике я. Мой поезд ушел.