Театр трагедий. Три пьесы

В которую я готов был падать целую вечность

во имя нашей искренней любви.

* * *

Маркиз Парадиз:

Анетт,

Мы свободны, львы, что дики, прогнули клетки,

Наши когти цепки, не отпущу я вас даже перед смертью взором.

Вы мой обожания предмет.

Словно гадалка, я предсказываю счастье,

перебирая карт разноцветные метки.

Ночи здесь довольно зябки; простите,

если я говорю неподобающим тоном.

Анетта:

Ненужно больше слов, ведь всё закончится, так и не начавшись.

Закончится, точно ночь уйдем в королевство безветренных пещер.

Но выбор, всегда, пред вами предстает в неизведанном обличье.

Проливая слезы на земную гладь, печалилась улыбавшись,

Тому, кто всех родней, не зная цену многих вещей.

И в забытье, в неловкие те минуты, любви во мне не было в наличье.

Признаюсь вам, маркиз, я повинна в смерти десятка невинных душ.

Их крики, просьбы и молчанье, требуют мое покаянье.

Их души по-прежнему ходят за мною по пятам.

Во мне живет палач или мясник,

который не знает числу разделанных туш.

Вы скажите – рассудка помутненье.

Но прочтите правду по моим слезам.

* * *

Девушка закрыла глаза руками, всплакнула,

и на лице ее остался блеск соленых слез.

И по мне ударили с неба, словно тысяча гроз,

но словам ее я не мог никак поверить.

Я склонился, чтобы обнять, обиженную дочь.

Не верил и находился в тумане пуховых грез.

Анетт, также придвинулась ко мне и я,

почувствовав мороз, не мог бешеное сердце успокоить.

Пробубнив нелепый кич.

Почувствовав ее дыханье, дуновенье морского ветра,

Близко, так близко, что меня охватил безжалостный пожар.

Тот жар, притом, что я был довольно стар;

остудил старца холодный поцелуй.

Не описать, ничем не затмить, на холсте не изобразить; я жертва.

Низко, как же низко пал,

и провидение наслало на меня одно из ужаснейших из кар.

Осушил мою душу и обескровил сердце, первый в жизни поцелуй.

Затем она примкнула к уху и зашептала демоническим голоском.

Всё мое тело напряглось, страх, волнение, я превратился с ядом зелье.

Лодка качалась, не от волн, а от ветра.

Кто она? Русалка? Может, ведьма!

Все убийства шли обычным чередом?

Душа по своей воле заточилась, и ест гнилое с ее губ варенье.

Словно оказался в гостях у навязчивого пэра.

Анетта:

Бессмертие, подарю тебе, взамен за сердце.

Веками вместе, не зная боли и страданий.

Нужна мне лишь, твоя искренняя верность.

Будет мучить жажда, и испепелять ослепительное солнце

И станешь прятаться в тени угловатых зданий.

Маркиз Парадиз, впусти в свое тело вечность.

* * *

И ее губы коснулись моей шеи.

И ее зубы вонзились в мою обмякшую плоть.

Кровь заструилась по венам, она пила,

жизнь мою мерила глотками.

Тело стало легче самой маленькой древесной феи.

Душа, только она боролась, командовала, что нужно плыть.

Я умирал, в который раз,

но раньше я к смерти подбирался короткими шагами.

Безжизненно ослаб, но всё же я смог дотронуться рукой до ее волос,

Мягкие, но прочные, словно паучья паутина; она остановилась

Вкушать мой жизненный красный сок; разомкнула укус.

И отстранилась, и я увидел вокруг ее рта множество кровавых полос.

Но какой же невинный взгляд, тихая ундина; Анетт вернулась.

Я ощутил во рту металлический соленый вкус.

Душа моя на мгновение минут, вышла и вновь вернулась.

Должно быть, упал я набок, и лодка покачнулась, затрепетали волны.

Венецианское каноэ тут же перевернулось, оказались мы в воде.

Утопая, жизнь во мне от боли очнулась.

Воздух испарялся вместе с кровью,

они становились частью озера, давящего больше тонны.

Страх возмездия плыл повсюду и везде.

Я умирал, будто, но смерти не было, не пришло утопленника время.

Я видел лишь ее, русалку, рядом,

словно ребенка с нежной искренней наивною улыбкой.

Она утопала в бездне словно бремя,

и вскоре скрылась нимфа в темноте глубин.

Я знал, оттуда не выплыть, знал, даже не меря.

Не умирал. Почему?

ведь мое существование делалось для других лишь пыткой.

Тогда, собрав все силы, устремился вверх, легче всех перин.

Несколько движений; вдох; сразу закружилась голова, а тело онемело.

От нехватки кислорода, точно посинело; но я казался жив.

Ангел смерти не явился, жаль, значит, я недостоин, видеть свет.

Выплыв, направился к далекой суше,

но не обратно, туда, где за лесом светлело.

Но не мог осмыслить, понять, почему, она остановилась,

чуть было не убив?

Что за монстр ты, Анетт?!

Мозаика сложилась в искусный барельеф.

Старик безумен, но оказался прав, она, она убийца.

В своем доме пригрел я кобру в облике милейшей дамы.

Усомниться в фактах я не посмел,

Но в горле, словно сверлила острая с ядом спица.

Укусила змея, от клыков кровоточили глубокие на шее раны.

В забвении, лишь отрывки, сошел на влажный несчастный берег.

Дотронулся до шеи, но крови нет,

неужели настолько сильно помутнел мой рассудок.

Что за чудеса, и им нет конца; не мешкая, побрел вперед.

Сырой до нитки, без здоровья и без денег.

Но с любовью в сердце и со шпагой; путь предстоял довольно зыбок.

И зная, что не продлится, ни мой, ни ее несчастный род.

* * *

Лес: темный, непроглядный, будто безмятежно спал.

Вошел в него словно в иной мир; послышалось рокотанье совы,

И шепот, шорох, пение, беззвучно; я потерял всякий чин.

Не маркиз, не господин; мышью стал