Театр кошмаров

– Ты не сможешь найти другого Зрячего! А Вильгельм сам не сможет вернуть камень в Изнанку. Ты обрекаешь своего сына на вечную, но полную боли и одиночества жизнь!

– Это ложь! Ты говоришь так, чтобы убедить меня, но не можешь знать наверняка!

Послышался хлопок пощечины, а затем – вскрик матери. Вильгельм, напуганный до дрожи, больше не мог сидеть в стороне. Он толкнул двери шкафа и вылетел в комнату:

– Мама! – Он бросился к ней и схватился за материнскую юбку, обнимая подкосившиеся от слабости ноги. – Мама!

– Что ты наделал? Зачем ты вышел, Вильгельм? – вопрошала она сквозь слезы, пока дрожащими руками гладила смоляные кудри сына.

Он посмотрел на Кэтлин снизу вверх и ощутил, как внутренности сжались в скользкий ком страха. В жестком фиалковом взгляде не было ни искры тепла, которую мальчик в глубине души надеялся отыскать. Несмотря на все жуткие слова леди Кэтлин, Вильгельм все еще почти физически ощущал связующую их ниточку. След касания Изнанки?

– Где камень, Амелия? – каждое ее слово, жесткое и грубое, прозвучало как удар молота о наковальню.

Амелия вышла чуть вперед, закрыв собой сына. Одной рукой она стерла со щек бегущие слезы, а второй крепко стиснула ладонь мальчика. Она не сказала ни слова, но в ее осанке, в ее гордо вскинутой голове читался протест.

Бесстрастный взгляд Кэтлин сполз с лица Амелии, бегло коснулся Вильгельма, а затем замер на сцепленных ладонях матери и сына. Тогда она увидела кольцо с заветным желтым камнем, и в глазах Зрячей мелькнуло удовлетворение.

– Отдай мне кольцо, – сказала она и протянула раскрытую ладонь. – Подумай сама, это лучший выход.

– Мама, – жалко пискнул Вильгельм и крепче сжал теплую ладонь.

Амелия не взглянула на него и ничего не сказала. Однако Вильгельм точно знал, что мать его не предаст. Сейчас она походила на медведицу, что грозно защищала своего малыша ценой собственной жизни.

– Лучший выход? – сквозь зубы проскрежетала Амелия. – Издеваешься?!

– А что ты предлагаешь? Прийти за ним позже? Это рискованно для всех нас. И особенно для самого Вильгельма. Так что, Амелия, не тяни время и просто отдай кольцо. У меня поезд через три часа, а еще нужно успеть дойти до кладби… Разлома.

Те долгие мгновения, в которые ничего не происходило, показались Вильгельму вечностью. Он даже решил, будто все это – сон. Глупый, жуткий и абсурдный.

Но потом рука матери выскользнула из его, и время будто скинуло оковы льда. Оно понеслось с невероятной скоростью, когда мать сняла с пальца кольцо с желтым камнем и, не глядя на сына, передала украшение Кэтлин.

– Уходи, – только и выдавила она, смотря в изумленно распахнутые лиловые глаза.

Кэтлин ошарашенно кивнула. Похоже, Зрячая не ожидала, что сопротивление убитой горем матери прекратится так скоро.

– Я не буду мешать вашему прощанию, – сказала она и небрежно скользнула взглядом по Вильгельму. Так, будто он был не человеком, а лишь предметом интерьера.

Затем Кэтлин слабо поклонилась, словно благодарила Амелию за благоразумие. Не оборачиваясь, Зрячая направилась к двери. Смотря ей вслед, Вильгельм понял, что задыхается. Слезы катились по бледным щекам, а горло точно стиснули холодные пальцы отчаяния.

Его предали. Обманули. Собственная мать отвернулась от него.

Он не хочет умирать. Не хочет становиться ничем. Не хочет растворяться в Изнанке. Он…

…закричал, когда Амелия вдруг схватила с тумбы чугунный утюг и как змея кинулась на Кэтлин. Та не успела даже руку вскинуть. Тяжелый узкий носик разбил череп женщины.

Омерзительный хруст был громче тяжелого дыхания Амелии, криков Кэтлин и рыданий Вильгельма. Он не мог отвести глаза и с ужасом наблюдал, как руки и лицо его матери быстро окрашиваются в красный. Она раз за разом заносила над уже обмякшим телом литый утюг, и тот врезался в плоть с треском, а потом – с хлюпаньем.

– Не смотри, – просила она.

«Отвернись», – молил разум.

«Это из-за тебя», – вопил внутренний голос, и Вильгельм слушал только его.

У порога разрослась алая лужа. Кровь блестела в лучах солнца, и это делало картину еще более отвратительной. Летний солнечный день, ласковый и теплый, омрачился ужасным убийством.

Вильгельм не мог отвернуться от изуродованного тела – фарша, в который превратилась красавица Кэтлин. Голова походила на расколотую и выпотрошенную тыкву. И только красные от крови волосы, разметанные по полу, напоминали о том, что именно произошло.

– Запри дверь, Вильгельм, – попросила мать, надевая на руку измазанное кровью кольцо. – Нужно убрать все это.

«Все это», – звенело в опустевшей голове, пока Вильгельм на негнущихся ногах шел к двери.

Она просила ее запереть. Закрыться вместе с ней и мертвой Кэтлин, хотя сам Вильгельм мечтал сбежать. От ожившего кошмара, от матери, которая превратилась в убийцу, и от себя.

Подойдя к двери, Вильгельм замер. Он сомневался всего несколько мгновений, а потом ринулся к лестнице. Под ногами стонали ступени, за спиной звала напуганная мать. Однако Амелия не решилась сразу броситься за сыном в таком виде – окровавленная с головы до пят.