Театр кошмаров

Это дало Вильгельму фору, и он выскочил на улицу. В глаза ударило яркое солнце, жаром которого дышали напитанные теплом желтый песок и каменные стены соседних зданий. Мальчик растерялся, не зная, куда бежать дальше, но все было решено за него.

– Попался, фокусник, – проскрипел незнакомый мужской голос.

А потом кто-то надел на голову мальчика мешок, и его закинули в крытую повозку.

Глава 22 Ви

– Вильгельм? Это имя слишком длинное. Простого «Ви» будет достаточно, – сказала Мадам в тот день, когда похищенного, заплаканного ребенка после нескольких дней пути вышвырнули из повозки на сено в каком-то сарае.

Эти слова были первыми, что он услышал от своей тюремщицы, и они же стали приговором на долгие годы.

За тринадцать лет новое имя срослось с ним, как маска, что стала второй кожей. Он ненавидел это прозвище, потому что оно, клочок его настоящего имени, сделало таким же обрывком самого Ви.

Он ненавидел свою новую жизнь, от которой не мог сбежать, но которая стала издевательской насмешкой над тем, что он ценил раньше. Он любил свободу и веселье и стал их слугой – яркой птичкой в клетке, что раз за разом заставляли петь.

Он ненавидел Мадам – сребровласую немолодую, но ухоженную и строгую женщину, что сделала Ви рабом его дара. Она заточила его в подвале театра, который Ви никогда не видел снаружи.

Его новым домом стала сырая, тесная комната без окон, с металлической дверью. По стенам ползла плесень, источая затхлый аромат. В углу из года в год разрасталась темная лужа. Вода просачивалась сквозь трещины в полу и стенах, до которых никому не было дела.

Ви спал на полу в сухой половине комнаты, почти у самой двери. Из-за сырости и вечного холода, царящих в подвале, он часто болел, но о новых «апартаментах» ему оставалось только мечтать.

Подземелье. Коридоры. Сцена.

Холод камеры. Пресная еда. Бесконечные тренировки и репетиции. Унизительные выступления в дурацких сверкающих сюртуках и ярком гриме.

Вот и все, что Ви знал в этом замкнутом круге жизни.

В каком он городе? Сейчас зима или лето? Ви не имел понятия. Ход времени он мог отследить лишь через взросление собственного отражения, которое Ви ловил в зеркалах фокусников и видел в луже в подвале.

Он ненавидел других артистов цирка, узником которого стал. Ненавидел акробатов, гимнасток и дрессировщиков, потому что они имели право уйти в любой момент. Их можно было заменить. Они здесь находились ради собственной забавы и денег.

Ненавидел уродцев, которых Мадам коллекционировала как диковинные находки. Томаса – мужчину без ног, который напоминал сломанную игрушку и шагал на руках. Сросшихся спинами близнецов – Лэсси и Кэсси – две души, живущие в едином теле. Эша – мальчика с ладонями, похожими на клешни. Красавицу Лею, от которой сбегал любой, если опускал взгляд ниже ее очаровательного лица. Ведь вместо одной пары рук у Леи их было две. Здоровые конечности отходили от узких плеч, а над аккуратной грудью выступали еще одни. Короткие и неуклюжие – их будто оторвали у куклы и вшили под ключицами.

Ви ненавидел тех, чьи имена даже не помнил: пугающую женщину со слоновыми ногами, ребенка, что больше походил на лохматого зверя, мальчишку с жабрами и девушку со змеиным языком.

Он ненавидел уродцев за то, что они смирились со своей участью заключенных и забыли думать о побеге.

– Здесь нас любят, – сказала Лэсси, когда однажды Ви спросил, почему она все еще может улыбаться. Почему не надеется обрести свободу?

– Здесь мы особенные, – поддакнула Кэсси своей близняшке. – Здесь мы звезды.

– А снаружи были бы обычными уродками, – сказали они в унисон.

В тот день Ви впервые прилюдно выпороли. Его голого вывели на сцену театра, в подвале которого он жил уже несколько лет. Ему связали руки и ноги и толкнули на колени. Какое-то время юношу истязали молчанием и тишиной. Ви видел, что в зале собрались все артисты и помощники Мадам. Они взирали на него, не говоря ни слова.

Там же в толпе Ви заметил Лэсси и Кэсси. Близняшки избегали смотреть юноше в глаза, что только подтвердило – это они выдали его.

Ви в красках представил, как создает разлом и вынимает из него что-нибудь тяжелое или острое. Он по-прежнему не мог удерживать предметы из Изнанки в человеческом мире слишком долго, но ему хватит и минуты, чтобы вскрыть два предательских горла. А затем улика растворится в воздухе, вернувшись обратно в Изнанку.

Ви почти успел ощутить удовлетворение от этой жестокой мысли, когда тело прошила боль. Плеть жгла кожу, рассекая ее хлесткими языками. Ви пытался сдерживать крик, но не мог. Мадам же не проронила ни звука в те долгие минуты, в которые спина юноши превращалась в кровавое месиво.

Он и так знал, за что его наказывают. А она знала, что боль – лучший учитель.

– Ты – мой самый ценный экспонат, – сказала она, когда двое жилистых акробатов втолкнули обмякшего после пытки Ви в его личную камеру – сырую и темную комнату в подвале. – Если дашь еще хоть один повод усомниться в твоей покорности, я выколю тебе глаза, Ви.