Танцующий на воде

В начале декабря пришла весть: Натаниэль Уокер вернулся из Теннесси, Софии надлежит ехать к нему в ближайшую пятницу. Отец, который не видел дальше собственного носа, велел мне отвезти Софию. Конечно, я приуныл. Но я накрепко усвоил урок: Софии, чтобы оставаться моей, нельзя принадлежать мне. В наших отношениях не было места собственническим инстинктам. Никто никем не владел, а зиждилась наша связь на взаимном обещании быть вместе – пока можно и несмотря ни на что. Иллюзия развалилась бы, заартачься я, откажись тем промозглым утром везти Софию к Натаниэлю Уокеру.

Мы выехали ни свет ни заря. Первую половину пути София спала. Во второй половине мы пытались разговором отвлечься от неминуемого.

– Расскажи-ка, Хай, как тебе жилось у Коррины? Какой у нее дом? Небось большущая комната есть – посередке ванна на львиных лапах да пять белых прислужниц – все нагишом?

Я рассмеялся вместе с Софией.

– Ну что ж ты не отпираешься? – затеребила меня София.

– А я никогда ни от чего не отпираюсь.

– Зато запираешься. Вот чем ты целый год занимался? Признавайся, что они с тобой сделали?

– Где? Кто сделал? О чем ты вообще, София?

– Ладно, расслабься. Мне это неинтересно. Я насчет другого любопытствую: на что я Коррине далась? Почему она меня из тюрьмы забрала? Не пойму, хоть режь.

– Наверно, она тебя пожалела.

– Ой, не смеши. Когда это белые чужих приневоленных жалели?

Я не ответил. София продолжала:

– По слухам, Коррина путешествует. Вернется с Севера – и скорей к твоему отцу, скорей нашептывать ему про тамошние порядки, ну, насчет цветных. Скажешь, она одна ездит, прислугу не берет с собой?

– Может, и одна. Не знаю.

– Опять юлишь. Либо ты с ней ездил, либо нет – трудно правду сказать, что ли?

Я упорно смотрел прямо перед собой.

– Молчишь? Ладно. Я и сама поняла. Не был ты ни на каком Севере. Ты вообще из штата не выезжал. Если б ты только отсюда вырвался, не видать бы мне тебя как своих ушей.

– Почему это?

– Потому! Да если б ты с вольными пожил, тебя потом обратно не затащили бы. Я по себе сужу. Доведись мне хоть пяткой, хоть мизинцем на клок свободной земли наступить – только меня и видели, только обо мне и слышали тут, в рабских-то штатах.

– Ясненько. Так бы между нами все и кончилось, выходит?

– У тебя, Хайрам, чтоб сбежать, кишка тонка. Сам знаешь. Всего-то один разочек попробовал – и сдался. Ты к Локлессу как привязанный. Иначе бы не вернулся. Но ты здесь – вот и доказательство, что слабак.

– София, да кто ж мне выбирать-то давал?

Впереди замаячил Натаниэлев дом. Я свернул с основной дороги, чтобы по давнему правилу остановиться на подступах к заднему двору и ждать лакея, который всегда приходил за Софией. Что я чувствовал, сидя на козлах, как готовился отдать свою любовь в пользование сильному мира сего? Да просто напомнил себе, что мои страдания несравнимы с Софииными. Ревность улеглась, а ведь всего несколько месяцев назад я бы вряд ли ее одолел. Осталось единственное желание – подбодрить Софию. Она уже несколько минут не трунила надо мной, вот я и нарушил напряженное молчание:

– Как ты добиралась сюда, пока меня не было?

– Пешком.

– Пешком?

– Ага. В кринолине, корсете, шляпе – расфуфыренная вся. Слава богу, Фина у меня есть. Она с Кэрри сидела. Правда, всего одни выходные. Но мне, знаешь, хватило. Вызов тот меня врасплох застал. Я сразу после родов на чучело похожа. И знаешь, где я марафет наводила? В кустах.

– Боже!

– То-то и оно. Копошусь, а сама думаю: никогда еще так низко не падала. Платье стащила, осталась в чем мать родила, а ведь кто угодно мог мимо пройти или проехать, что угодно сделать со мною. Я пела, Хайрам. Для храбрости. Намываюсь и пою, потому другого-то оружия у меня не было.

Сказав так, София будто надела колпак палача. В смысле, ее лицо стало непроницаемым. На лбу разгладились гневные морщинки, сдвинутые в негодовании брови приняли прежнее положение. Губы сомкнулись. Из карих глаз исчез блеск. Лицо теперь вполне отражало ледяную ненависть, о которой мгновения назад было объявлено вслух. София качнула головой и заговорила снова:

– Ох, добраться бы мне до него! Быть бы сильной, как мужчина! Ты вот глядишь и думаешь: куда ей, руки тонкие, слабые, ничего она не может. Я тоже думала, что не могу. Потом прикинула: почему это? Он же засыпает, как все люди; так вот, взять бы кухонный нож – да по шее ему, по шее! Или в чай отравы подлить, или в посыпку для пирожного подмешать… Покуда я Кэрри еще под сердцем не носила, что ни день, планы строила. Я не убийца, не злыдня. Я добрая, хорошая. А представься случай или сила вдруг появись – ох что бы я с ним сделала!

София замолчала; было видно, что мыслями она далеко. Минут через двадцать из дома вышел щегольски одетый лакей, приблизился к фаэтону и, смерив нас подозрительным взглядом, объявил:

– На сегодня отменяется. Он позже за тобой пошлет.

С этими словами лакей развернулся и зашагал обратно.

– А больше он ничего не сказал? – крикнула София.

Лакей не обернулся. Если он и расслышал, то отвечать желания не имел.