Танцующий на воде

Я повернулся к Софии, не выпуская из рук игрушки, и темный ночной мир в последний раз соединил наши губы. Некоторое время мы стояли, цепляясь друг за друга, словно каждый был единственной уцелевшей мачтой на палубе, заливаемой пеной океанского неистовства.

– Идти мне надо, – пробормотал я наконец.

– Иди, – отвечала София.

– Иду. Уже иду.

И я стал пятиться за пределы нашего мира; я покидал его задом наперед, чтобы не вдруг расстаться с Софией, чтобы как можно дольше видеть ее лицо, осиянное предрассветной синевой.

Пойди я сразу в Муравейник, примись начищать ботинки, умываться, причесываться – все было бы проще. Но открытие насчет смысла Переправы взяло надо мною верх, и я почти побежал к тропе, что выводила на Шелковый путь бессловесных. Я изрядно рисковал – Райландовы ищейки продолжали патрулировать графство Ильм в расчете на последних отчаянных невольников. Впрочем, едва подумав об аресте, я нащупал в кармане лошадку – и тотчас понял, что ищейки мне отныне не страшны. Не взять им меня.

Минут через двадцать я добрался до Гус-реки. В безлунной темноте она казалась расплавленной черной слюдой, объявшей равнину, и я приближался к ней осторожно, я прислушивался, пока не уловил плеск волн. Достигнув берега, я вытянул перед собой ладонь, которая только что тискала игрушку, и ясно увидел синее свеченье; от воды же полз ко мне, катился рулоном, на ходу разворачиваясь, знакомый, всегда сопутствующий Переправе густой туман.

Дальше я действовал по наитию. Звериный, а может, и младенческий инстинкт вел меня. Я сжал в кулаке лошадку – и над рекой поднялся, заклубился, закурчавился мехом неведомого существа туман совсем уже другой, чисто-белый, небывалый. Завитки удлинялись, тянулись ко мне, покуда не опутали, не увлекли в рыхлую, влажную, бездонную утробу.

Глава 31

Все стало ясно. Переправа получается при наличии трех составляющих. Нужны: конкретное воспоминание, вода и какой-нибудь предмет «с историей» – материализация памяти. Как распорядиться вновь обретенной силой, меня, впрочем, не особо волновало. Гораздо больше я переживал за грядущий день – сдюжу ли до вечера?

Ибо чудовищная усталость (подобную я уже испытывал, да и у Гарриет наблюдал) навалилась, сокрушив мое тело. Кое-как я обслужил отца, я даже до обеда дотянул, даром что ходил по дому как призрак. Но перед ужином просто свалился в постель и проспал до утра. Очнулся, бросился в отцовскую спальню, одел отца, подал ему завтрак и весь непомерно долгий день находился при нем.

Предзимнее солнце, едва ли не с рассвета уже нацеленное на закат, светило тускло, но тем ярче разгоралась во мне радость: за ужином у Фины я увижу Софию! Поистине, внутреннее свечение могло легко соперничать со свечением внешним, с этим предвестием удачной Переправы. На нетвердых ногах шел я ужинать – недавние события казались сном, относились к другому миру.

Я был почти уверен, что найду в каморке одну только Фину. Но – вот чудо! – София оказалась там с Кэрри на руках. Увидав меня, она расцвела улыбкой и сказала просто:

– Ты вернулся!

Следующие несколько недель мы были счастливы. Сначала еще пытались таиться. После ужина София брала Каролину и шла домой, а я топал наверх, подогревал сидр, сидел с отцом в гостиной, пока он не принимался клевать носом. Я укладывал его спать, сам же мчался к Софииной хижине. Незадолго до рассвета я покидал Софию, возвращался в господский дом, ложился на бывшую кровать Мэйнарда, минут тридцать кемарил, после чего приступал к дневным своим обязанностям. Такой образ жизни может показаться диким, но только не для приневоленных. Обычной практикой было взять в жены собственность хозяйского соседа и бегать потом ночами к ней, к детишкам, чтобы до зари вернуться к своему господину. А все-таки я вел себя нелепо – ведь вся наша с Софией конспирация крепилась гнутым гвоздиком к Фининой слепоте. Каковой слепотой Фина отнюдь не страдала. Вот почему ни я, ни София почти не удивились, когда однажды, покачивая на коленях Кэрри, Фина произнесла:

– Рада за вас обоих.

Больше она к теме не возвращалась.

А таиться следовало не от Фины, страшиться – не Фины. Ибо Натаниэль Уокер никуда не делся. София с Каролиной по-прежнему имели к нему прямое отношение, я же отлично знал, что бывает с приневоленными мужчинами, которые дерзают вклиниться в подобную связь. Однажды Коррина выручила нас с Софией, но против собственнического Натаниэлева гнева она бы ничего сделать не смогла. Словом, чудесный период – один из лучших за мою долгую жизнь – мы выстроили на шатком фундаменте рабства, отлично зная про очередной подземный толчок, который неминуемо случится – раньше или позже.