Танина смерть

Шутники все. Улучила момент, когда отошел — поссать не иначе, скоро будет до ветру с собой таскать. Тане сказала, понизив голос:

— Надо уходить.

— Зачем?

А уже вернулся.

— Сыграй, — просит. — Я первую твою, как услышал — так с тех пор и не моюсь!

— Я не могу по заказу.

Я на я. А в Ялте могла. То другое.

Тут Слепой, опять пришпилился. Полуоткрыв полузакрытые глаза, мудро сказал: надо позвать Колю хохла.

— О! — так и подпрыгнул. — Колю хохла!

Она думала, придут украинцы — а пришел какой-то цыган с той стороны; с ним прицепом Валера тоже симферопольский, но не из «семьи», кудри, как у Оззи Осборна, красивый, морщинистый, «музыкант» — с ним прицепом девочка четырнадцати лет, «с детдома», как поведал Сергей Тане, а Таня ей доложила, «сбежала, Валера растит, второе лето, скоро женится». Довольно удачно сымитировали Чистякова.

Зачем..? Там палатка! Там можно лежать, в конце концов, голой, и здесь можно, никто бровью не поведет, — где? У всех на головах? Пошла купаться в темноте. Вода гладкая, теплее воздуха, а вышла на берег — без музыки: ссора.

Коля хохол — или кто-то — или Коля хохол одобрил кого-то — что к нему вписались «по обмену», так делалось, они туда — потом ты сюда. Или просто по наводке. Пока хозяин в отъезде. И вот неизвестный (им с Сергеем известный) хозяин жилплощади не только хорошо наварился (…с американцев?); еще и артефакты остались после гостей. Особенно Колю поразил какой-то моток розовых ниток размером с дыню. Сергей взвился.

 — Они правильно понимают, что здесь туземцы за розовые нитки будут коню позвоночник ломать. Я не против доллара. — (А то! до почты слетал.) — Просто не хочу. Я к Папазолу пойду, бухгалтером.

Как будто к нему кто-то обращался. «Сергей! Сдай квартиру американцам за пятьсот долларов». Коля хохол же просто рассказал в рамках всеобщих прибауток и телег, за косякокурением. Коля пробовал возразить — раз, пробовал — два, плюнул и ушел точно так же как раньше Дато. Когда он вшел, Игорек вздумал пошутить: «это тебе не коню позвоночник ломать» — досталось и Игорьку. (Всё равно это стало потом таким присловьем. Сергей и сам потом повторял, когда отмяк.) Вообще, спать пора.

…Но, когда разошлись, остались буквально двое-трое (и, между прочим, Виктор) — круто всё повернул на 180°. Спорт такой: всех опустить, потом той же владетельной рукой приподнять. Куда — вознести! Невозможно было удержаться — трындел, как на радио, изобретал абсурдные сочетания, словоформы. «Смешным я на это смеялся!» «Нас развели. А где фотографии? Что нас развели?» Да не в этом: у другого бы не прозвучало, или встречено было раздумьем — смешанным с недоуменьем, а просто — Сергей. Девчонки сгибались пополам. Витька, захлебываясь, перехватывал (и не ломал высоту, неожиданно остроумно) — из кожи вон, стремясь оправдать награду «верным». Сейчас обратно сползутся, так уже тоже бывало. Словно предчувствуя — словно нельзя было уйти, не раздув добела этого… «костра любви». Сергей встал. «Покажу палатку».

Палатки здесь оставляли, если куда-то из бухты на недолго уходили, чтоб не таскать, вот это такая.

И там, в палатке, обеих обнял. Подругу правой рукой, Таню левой.

При этом этой левой рукой он Таню гладил.

Потом опять: — Пошли поговорим.

Подруга забыла вдохнуть, так и лежала. Чуть ли не слёзы текли. Взвинчена она была, это да. Довернутая до вершины — которая оказалась ступенью к другой, невозможной вершине. Может, и текли.

Через короткое время они вернулись. Сергей опять посередине. И обнял правой рукой.

Дождавшуюся.

—

То есть они совсем уехали. Сергей уехал раньше. Они еще недолго пожили там у себя с Володей (конечно, он выздоровел), но ясно, время, со временем ничего не сделаешь. Уже здесь даже были приметы осени. И вообще.

Они теперь в разных городах живут; подруга — там в Москве, со своим «зимним». Приспела пора возвращаться.

Пока вместе всё еще, в поезде. Подруга ничего не спрашивала теперь у Тани, «что он тебе говорил». Бесполезно, во-первых; во-вторых, всё ясно.

Таня сама заговорила. В поезде.

— Он будет в бухте в октябре. И будет меня ждать.

Хоба-то.

Она думала — всё. Зиме — зимнее.

— И что вы будете делать? — поинтересовалась подруга. — Поженитесь? И будете жить… там. В Харькове. — Что он делает, в Харькове? — вертелось на языке. В смысле: чем зарабатывает. Вряд ли что картинами, картинами никто не зарабатывал. Разве с американцами. Судя по тому, как он на американцев ополчился, у него не купили.

— Он сказал, что он обычный. — В Тане говорило своё. Ей нужно было себя услышать. — Мне кажется, что нет, а на самом деле — эта бухта. Эта луна. Что без бухты и без луны? Я разочаруюсь. А самое худшее — что я с ним тоже стану обычной. — Она долдонила это «обычный», как в трансе. — Но он не боится. Лучше в пролубь головой. — Она повторила как он: (голубь — пролубь). Это значит, шутить не перестал.

— И что ты сказала, — спросила подруга, с отвращением к собственным словам.

— Я сказала, что не понимаю.