Танина смерть

Сама на ночном в Москву, напели больше чем на пятьдесят. В поезде ее преследовала луна, все время оставаясь в окне на одном и том же месте. Тут ее оглушило открытие: луна была та же самая, что в бухте. Они с Таней, и с Сергеем, наверное — смотрят на одну и ту же луну: они там, она здесь. Нет, еще не смотрят. Таня еще не доехала.

Телеграмма и пришла, когда она и заглядывать в ящик (лежали по буквам по фамилиям; в холле сразу перед вахтой) перестала. «ПОЛУЧИЛА СПАСИБО». Зачем это «спасибо», деньги зря тратить. Она вооружилась терпением и стала ждать. Ждать пришлось недолго. Через неделю, считая от нахождения в Москве, она узнала, что Таня уже в своем общежитии.

—

Таня доехала ровно до Бологого. Незнакомые места, из Питера они с подругой к морю не ездили, — быстрее и ближе, через Киев.

В Бологом вылезла покурить. Перешла через пути, прогуливаясь, с сигаретой, глянула на станцию — и, повернувшись обратно, и увидела на своей платформе хвост уходящего поезда.

Она не могла понять. Вместо утраченного браслета на руке болтались серебряные часики, тоже красиво.

Раньше ушел, что ли? Часы остановились?

Ничего не раньше, стоянка просто была две минуты. Проводница отвлеклась, поговорить до другого вагона, дверь открыта, Таня и вышла.

Итак, она смотрела в жопу поезда, в уезжающую глухую дверь последнего тамбура — близко, а не догнать, она даже и не бежала. Всё сразу ясно.

К Сергею уезжал рюкзак — косметичка, таблетки, градусник в пластмассовом футляре (вон Володя как, летом). Полотенце тоже. «Космоса» целый блок, на море сигареты купить было трудно, это была своего рода валюта. Таня методично собиралась, вон она какая. Методичная стоит на платформе.

Примут рюкзак, отвезут в бухту — вот, рюкзак; а Таня где? — Какая Таня?

Какой Сергей? Тебе чего? Проблемы в семье. Сестра загудела, 16 лет, мать там одна, страдает.

Так и надо, Таня поняла. Суеверный — это слово дурацкое; «суе»; на самом деле означает: Таня была чуткой к сигналам. Совпадениями с тобой говорит мироздание, она могла бы сказать, если б была как ее подруга — та всё время разговаривала. У Тани по-другому. Она не думала; больше похоже на музыку… Баха. Когда Сергей уехал, а они тоже уехали, а потом они приехали, а Сергей потом тоже приехал. Это была такая музыка. И ничего не сделаешь: не струсишь, не свернешь. Мироздание.

Музыка стихла. Мироздание показало ей кукиш. То — было; а дальше — оглобли поворачивай.

Так?

Нет.

Таня ничего не подумала; не почувствовала; не? Тани вообще не было. А где Таня, не знаю. Может быть, умерла. Не знаю.

Методично. Сначала она достала сигарету. Можно теперь вторую. Раз поезд ушел. Пачка при ней (чуть не оставила в рюкзаке; вырвала из блока, а сигарету из пачки раскупорила уже на платформе, торопясь).

Потом она побрела в вокзал. Ну, в станцию. У касс никого нет. Она заглянула в окошко. Кассирша сидит, слава богу.

— Мой рюкзак уехал, — сказала Таня.

— Как рюкзак?

— Так. Поезд ушел.

Всё забегало, закружилось, одна Таня в центре стояла. Ее повели к начальнику вокзала. Начальника нет — ночь. Дежурный по вокзалу стал звонить. Еще куда-то звонить. Таня слышала — «рюкзак…» «…да симферопольский». Она спокойно отсутствовала. Точно; какими-то своими железнодорожными путями вышел ответ — есть рюкзак. Едет.

— Документы?

— Да, — Таня полезла в мешочек. Хиповский ксивник; все носили, на шее, ей подруга сделала, удобно, студенческий, паспорт, деньги.

— Денег нет, — сказала Таня, чтоб долго не объяснять, — в рюкзаке. — Денег не было даже от сих мест обратно. Деньги, другим макаром, чем рюкзак, вперед нее, летят по проводам.

Но она не собиралась обратно.

Дежурный еще позвонил. — Нет поездов, — сухо. — Сейчас… — Опять позвонил. — …Едет товарный, — обращаясь к Тане. — Сядешь с машинистом. До Воронежа. Там пойдешь, начальнику вокзала, позвоню. Будет тебе твой рюкзак, — не улыбнувшись.

Бесконечный состав на дальней платформе, дошла до тепловоза. Там ей улыбнулись — машинистов двое ехало. Шутили, чаем поили, вообще, отнеслись как в бухте. Таня отвечала, как требовалось, а потом уже не отвечала. Товарняк катится как махина, толчки при остановке, рывки на старте — до желудка достают, не как в пассажирском. Смыкающиеся в далеком пронзительном свете лобовой фары рельсы впереди. Удивительное зрелище. Не Таня. Кто-то другой. Тот, кто едет к Сергею.

А ей казалось, что он видит то, чего в ней уже не было. Ту Таню с куклами? Он вообще на нее, ей казалось, не смотрит. Как говорится, «…смотрели в одну сторону».