Он заморгал: в слепящем сером свете дня перед ним открылась эстакада, мощеная площадка для машин и грязный снег. Он, задыхаясь, побежал через площадку; лед и гравий кусали его босые ноги. Комплекс был огорожен стеной. В ней были открытые ворота, а рядом очередные охранники в зеленых парках. — Не парализуйте его! — вопила женщина где-то сзади.
Он выбежал на грязную улицу и едва увернулся от какой-то машины. Пронзительный серо-белый пейзаж окрасился у него в глазах взрывом красок. Широкое пустое пространство через дорогу было испещрено голыми черными деревьями, чьи ветви, точно скрюченные когти, напряженно тянулись к небу. За стеной, дальше по улице, виднелись и другие, странные, здания. Совершенно незнакомый пейзаж. Он побежал к открытому пространству и деревьям. Голова кружилась, черные и пурпурные тени клубились перед глазами. Холодный воздух сушил легкие. Он пошатнулся, упал на спину и покатился, не в силах вдохнуть.
Полдюжины Дюрон налетели на него, словно волки на добычу. Они подхватили его за руки и за ноги и подняли со снега. Примчалась Верба, лицо ее было напряжено. Зашипел инъектор. Его, точно связанную овцу, торопливо перетащили через шоссе и поспешили занести в большое белое здание. В голове у него начало проясняться, но грудь болела жутко, словно ее сжимали тисками. К тому моменту, когда его вновь уложили в кровать в подземной клинике, вызванная препаратом ложная паранойя исчезла. Сменившись настоящей…
— Как думаешь, его кто-то видел? — с тревогой спросил чей-то альт.
— Охрана на воротах, — отрезал другой голос. — Бригада курьеров.
— А еще кто?
— Не знаю. — Верба тяжело дышала, выбившиеся из пучка пряди волос намокли от снега. — Пока мы его ловили, проехало с полдесятка машин. В парке я никого не видела.
— А я видела, как там гуляла пара человек, — вызвалась еще одна доктор Дюрона. — Вдалеке, по ту сторону пруда. Они на нас смотрели, но сомневаюсь, что много смогли увидеть.
— Несколько минут мы представляли собой то еще зрелище.
— Что случилось на этот раз, Верба? — раздался усталый альт седоволосой Дюроны. Она прошаркала поближе и встала, разглядывая его и опираясь на резную трость. Похоже палка у нее была не эффекта ради, а по необходимости. И все ей подчинялись. Уж не таинственная ли это Лилия?
— Я ввела ему дозу фаст-пенты, — сухо доложила Верба, — чтобы попытаться пробудить его память. Для криооживленных такое иногда срабатывает. Но у него началась реакция. Подскочило давление, накатила паранойя, и он пустился наутек, точно гончая. Мы не могли его догнать, пока он сам не свалился в парке. — Когда его агония начала утихать, он заметил, что сама Верба все еще не может отдышаться.
Старая доктор Дюрона фыркнула. — И это сработало?
Верба колебалась. — Выяснились кое-какие странные вещи. Мне надо поговорить с Лилией.
— И немедленно, — согласилась старая Дюрона (явно Лилия — это не она). — Я… — но ей не удалось договорить: к его заикающимся, дрожащим попыткам что-то сказать прибавились конвульсии.
На мгновение мир рассыпался брызгами конфетти. Когда он пришел в себя, две женщины его держали, Верба выкрикивала распоряжения, а прочие Дюроны покидали комнату. — Я приду как только смогу, — отчаянно кинула Верба через плечо, — я не могу его сейчас оставить.
Старая Дюрона понимающе кивнула и вышла. Предложенный пневмошприц с антиконвульсантом Верба отвела в сторону. — Записывайте мое распоряжение. Ничего не назначать этому человеку, не замерив сперва его чувствительность к препарату. — Она отослала большинство помощников, а затем затемнила освещение и подняла температуру в палате. Он постепенно отдышался, хотя по прежнему ощущал тошноту в желудке.
— Я виновата, — сказала она ему. — Я не представляла, что фаст-пента может сотворить с тобой такое.
Он попытался произнести «Это не ваша вина», но способностей к связной речи у него хватило лишь на: «Й-й-а. Я. Плохо?»
Она слишком долго молчала, прежде чем ответить: — Может, все обойдется.
Два часа спустя за ним пришли с плавучей платформой и перевели из палаты.
— К нам поступают новые пациенты, — невозмутимо объяснила ему Дюрона с карэ, доктор Хризантема. — Нам нужна твоя палата. — Ложь? Полуправда?
Больше всего его озадачило то,