Танец отражений

Он сумел припомнить, как когда-то учил скороговорки. Даже смог вообразить себе целый их список на экране — черные слова на бледно-голубом фоне. Курс ораторского искусства или что-то вроде? К несчастью, хотя экран он представить себе и мог, но вспомнить был в состоянии только одну из его строчек. Он с усилием уселся в кровати прямо и попробовал ее произнести: — Шла Шаша… шша… Шла Шаса ше… Ш-черт! — Он глубоко вздохнул и начал сначала. Снова. Снова. Язык был толстым, как старый носок. Казалось поразительно важным вернуть контроль надо собственной речью. Пока он разговаривает, как идиот, с ним будут и обращаться, как с идиотом.

Могло быть и хуже. Теперь он ест настоящую пищу, а не сладкую водичку и не кашицу-размазню. Уже два дня он сам моется и одевается. Никакой больше больничной рубахи. Вместо нее ему выдали футболку и штаны. Как тренировочный костюм. Сперва было приятно, что они серые, затем беспокойно — потому что он не мог вспомнить, отчего приятно. «Шла. Саша. По шоссе. И сосала. Сушку. Ха!» Он откинулся на спину, триумфально пыхтя. Потом поднял взгляд и увидел, как в дверь заглядывает доктор Дюрона, наблюдающая за ним с легкой улыбкой.

Все еще задыхаясь, он пошевелил пальцами, приветствуя ее. Она подошла и присела на краешек кровати. На ней был привычный, все скрывающий, зеленый хирургический халат, а в руках сумка.

— Ворон говорит, ты пол-ночи бормотал, — заметила она, — А ты вовсе не бормотал, правда? Ты практиковался.

– 'га. — Он кивнул. — Буд' г'рить. Команд'… — он коснулся губ, потом жестом обвел комнату. — Слуш'ся.

— Вот как ты думаешь? — Брови ее изумленно приподнялись, но глаза смотрели пристально. Она подвинулась и поставила между ними на кровати столик-поднос. — Садись, мой властный маленький друг. Я принесла тебе кое-какие игрушки.

— Торо' дец'во, — угрюмо пробормотал он и рывком снова сел прямо. Грудь всего лишь ныла. По крайней мере, он видел, что сделали медики с самыми отталкивающими моментами его второго младенчества. А потом должна наступить вторая юность? Боже упаси. Может, эту страницу ему удастся пролистнуть. «Почему я так страшусь юности, которую не помню?»

Он коротко рассмеялся, когда она перевернула сумку вверх дном и вытряхнула из нее на столик где-то десятка два частей разобранного ручного оружия. — Тест, да? — Он начал их подбирать и составлять вместе. Парализатор, нейробластер, плазмотрон, реактивный пистолет… задвинуть, повернуть, щелчок, ударом вогнать на место… один, два, три, четыре — он выложил их в ряд. — Бат'реи пусты. Не даете мне 'ружия, да? Эти лишние. — Он отодвинул в сторону кучку из полдюжины запасных или неподходящих деталей. — Ха. Хитро. — Он самодовольно ей улыбнулся.

— А ты ни разу не направил оружие ни на меня, ни на себя самого, пока держал его, — с любопытством отметила она.

— М-м? Не замет'л. — Он понял, что она права. Он неуверенно коснулся плазмотрона.

— Тебе ничего не пришло на ум, пока ты это делал? — спросила она.

Он покачал головой со вспыхнувшей заново досадой, потом оживился. — Седня 'спомнил утр'м. Вдош. — Стоило заговорить быстрее, и его речь запуталась до неразборчивости, словно на губах образовался затор.

— В душе, — перевела она, подбадривая его. — Расскажи мне. Говори так медленно, как тебе надо.

— Медленно. Это. Смерть. — четко выговорил он.

Она моргнула. — Успокойся. Расскажи.

— А. Ну… Вроде… я мальч'к. Еду н-на лошади. Старик н'другой. Ферх на гору. Вс'холод. Лошади… п'хтят, как я. — Как бы глубоко он не дышал, воздуху не хватало. — Деревья. Гора, две, три, 'крыты лесом, межд' дерев'ми новые трубы 'з пластика. Бегут нииз, к хижине. Дед рад, что трубы эффективны. — Он приложил все усилия, чтобы выговорить последнее слово без изъянов, и преуспел. — И люди рады.

— А что они делают в этой сценке? — спросила Верба, судя по голосу, сбитая с толку. — Те люди.

Он снова глянул на картинку в собственной голове: воспоминание в воспоминании. — Ж-жгут дерево. Дел'ть сахар.

— Это не имеет смысла. Сахар производится в чанах с биопродукцией, а не делается из горящего дерева, — не поняла Верба.

— Деревья, — настаивал он. — Корич'вые сахарн' деревья. — Выплыло новое воспоминание: старик ломает плитку чего-то, похожего на бурый песчаник, и засовывает ему в рот кусочек попробовать. Прохладное прикосновение узловатых, покрытых пятнами старческих пальцев к щеке, сладость с привкусом кожи и лошадей. Он задрожал от необычайной силы сенсорного взрыва. «Это было на самом деле». Но он по-прежнему не мог назвать ни одного имени. Деда.

— Горы мои, — добавил он. От этой мысли ему сделалось печально, но он не знал, почему.

— Что?

— Мое вл'дение. — Он угрюмо насупился.

— Что-то еще?

— Нет. Эт' все, 'то есть. — Он стиснул кулаки. Затем разжал их, аккуратно положив пальцы на столик-поднос.

— Ты уверен, что все это тебе не приснилось прошлой ночью?

— Не. Вдош', — настаивал он.