— Господа кадеты, девочки, прошу!
У нее уже было несколько суворовцев из другой роты, что удивило Димку. Впрочем, одного он знал и по-братски с ним обнялся.
Вечер закрутился быстренько. Мадам Софья к суворовцам благоволила, к тому же была несусветная хохотушка. Суворовцы ее беззастенчиво и нагловато щупали, а она вырывалась и, звонко хохоча, повторяла одну и ту же фразу:
— Господа, только не это…
Вскоре стало еще шумнее. Орал на всю вселенную рок-н-ролл. Лилось на накрахмаленную скатерть вино — и белое, и красное.
Но Димка был недоволен.
— Настоящие солдаты пьют водку.
Анфиса весело подмигнула мадам Софье, и на столе вмиг появилась «Столичная» — по особому заказу.
Димка чувствовал, что пьянеет, ему было тошно, и он лупил кулаком по столу.
— Хочу жениться!
— На ком?
— А черт знает! Кадету все равно!
Ребята быстро смекнули, пошептались с девчонками. У девчонок озорно горели глаза — в салоне мадам Софьи не хватало чего-то пикантного…
…Димка проснулся в постели. Страшно болела голова. Повернулся — и ошалел. Рядом было горячее, томное тело девчонки. Он сразу понял, что это пухленькое, спокойно спящее — не что иное, как мадам Софья. Он тихонечко дотронулся рукой: конечно, голая… Что делать, Димка не знал. Такого в его жизни не случалось: совершенно голая! А голых девчонок он еще не обнимал…
Он забыл про боль в голове и при свете, бьющем в окно, с любопытством рассматривал «бабское» тело…
Мадам Софья чуть-чуть вздрогнула, полуоткрыла глаза.
— Спи.
— А ты откуда?
— От верблюда. Я твоя жена.
У Димки опять заболела голова.
— Какая жена? Я — холостой…
— Ври больше. У меня будет ребенок. Спи.
Димка — откуда силы взялись — мгновенно перескочил через толстушку. И только тут, стоя в комнате перед зеркалом, понял, что он — тоже в чем мать родила. Какая там голова! Он пошарил кругом — одежды не было. Что за штучки?! Толкнув дверь, он выскочил в коридор. Там было относительно светло, кроме того, почему-то стоял в заморских плавках (вылитый Аполлон!) Карсавин. Он не без удивления оглядел Димку.
— Ну как, сладкая?!
— Пошел к черту, дурак!
Тот кисло пожал плечами.
— Ну, как знаешь — она же твоя жена. Старшие ребята говорили, что ничего, сладкая.
— Какая жена?! Как свелся, так и развелся!
— Оно, конечно, так. Но алименты…
Димка, повесив голову, сел голой задницей на прохладный пол и, вытаращив глаза, поманил пальцем Карсавина.
— Чего-то не понимаю…
— Я же тебе говорил, надо с презервативом. Сам виноват!
Помолчав, Димка силился что-то сказать и наконец выдавил:
— Это ты, Карсавин, подстроил?!
Карсавин выпрямился и, усмехнувшись, легонько ткнул Димку ногой.
— Тоже мне кадет! А еще в офицеры лезешь…
Вот когда Димка по-настоящему пожалел, что не было Глеба.
30
Розыгрыш удался, как говорится, на славу. Зато Димка ходил хмурый и обиженный. Саня Вербицкий не понимал, чего Димка мучился: дело-то яйца выеденного не стоило… Родители ополчились… Ну и что? Сам Саня дома чувствовал себя самостоятельным; свое право он отвоевал жестокой схваткой с родителями.
Но Димка еще был «законопослушным». Когда родители узнали, что после парада он сразу же ушел в увольнение, но домой явился лишь на второй день, соврав что-то невразумительное, в доме Разиных начался переполох. С матерью стало плохо. Она гадала, где мог быть ее сын? Конечно, где же он иначе мог быть?! Напрасно Димка уверял, что был у Вербицких… Мать не поверила и продолжала расследование.
— Они у тебя, что — дубы? — допытывался, злясь, Вербицкий.
«Дубы» звонили командиру роты. Слава Богу, нарвались на майора Лошкарева. Афганец не подвел: он успокоил мать размышлениями о том, что Димка еще не испорчен и потому нет смысла бить в колокола. Кроме того, как заявил взводный, он совершенно не советует лезть с этим к ротному — тот может подмочить Димке репутацию, тем более в выпускном классе…
Родители прислушались к майору, но не успокоились и Димке грозили всеми карами. В ответ тот обещал устроить забастовку:
— Буду в училище ходить в наряды, а дома меня не увидите. Гуляйте с собакой на здоровье.
Глеб Сухомлинов на удивление Димки отнесся к нему душевно. Закрывшись в классе, сидя в темноте друг против друга, они чувствовали особенную интимность…
Сухомлинов не мог не вспомнить, как Карсавин жег ему сигаретой руку, и был уверен, что все здесь дело Сереги. Он же аристократ, аристократ-дешевка…
Глеб обнял Димку.
— Не горюй, дружище, и на твоей улице будет праздник. В крайнем случае скажешь: с Вербицким ездили к моей тетке. Скажу ей, она уж не подведет.
Конечно, от Димкиных переживаний жизнь в суворовском не остановилась и шла своим чередом. Но Димке казалось, что наступили черные времена…
Утром на подъеме майор Шестопал вдруг ни с того ни с сего потребовал вытряхнуть мешки со спортивной формой. Посыпались заначки: здесь и сигареты, и сахар «качков», и гражданские тряпки…
Майор приказал дежурному отнести «навар» в канцелярию. А тех, у кого спортформа оказалась грязной, тут же наказал.
Димку и Саню Вербицкого такая участь обошла, но легче не стало. Оба получили наряд на кухню: Саня — официантом, Димка — посудомойщиком.